Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Карта воистину легендарная, получившая статус едва ли не Библии. Но когда мы, например, узнаем, что за весь период репрессий, с двадцатых по пятидесятые годы, в СССР было вынесено несколько менее семисот тысяч смертных приговоров по политическим мотивам, то возникает закономерное недоумение: для чего Солженицыну и его апологетам нужно завышать эту и без того чудовищную цифру?

За Солженицыным изобличать сталинизм кинулись и другие. К. Чуковский, 1962 год: «Откуда-то появилась у меня на столе ужасная книга: Иванов-Разумник “Тюрьмы и ссылки” – страшный обвинительный акт против Сталина, Ежова и их подручных: поход против интеллигенции. Вся эта мразь хотела искоренить интеллигенцию, ненавидела всех самостоятельно думающих, не понимая, что интеллигенция сильнее их всех, ибо, если из миллиона ими замученных из их лап ускользнет один, этот один проклянет их навеки веков, и его приговор будет признан всем человечеством» (150).

Итак, в центре внимания снова мы, любимые: «Мы 3 часа – или больше – нежились вместе с А.А. Солдатовым на солнце и вели ленивый разговор. Говоря о сталинских временах… Тут Солд. говорит:

– Особенно пострадали партийцы.

И, конечно, это не верно: особенно пострадали интеллигенты. Из писателей: Бенедикт Лившиц, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Гумилев, Мирский, Копелев, Солженицын, Добычин, Зощенко, Ахматова, Эйхлер, Заболоцкий, Бабель, Мих. Кольцов, Ал. Введенский, Хармс, Васильева, Бруно Ясенский, Пильняк, Ел. Тагер» (151). Запальчивость Чуковского легко объяснима, достаточно вспомнить трагическую судьбу его зятя. Да и множество убиенных литераторов он знал лично. Чуковский хочет разграничить, мол, интеллигенция это одно, а правители совсем другое, и вместе они не будут. Это не так.

В ходе политических репрессий второй половины 1930-х годов самые большие жертвы понес « правящий слой», то есть работники управления, партийного и государственного аппарата, и примкнувшая к ним интеллектуальная элита. За 1934–1941 годы численность заключенных с высшим образованием подскочила в лагерях ГУЛАГа в восемь раз, но это не только классическая интеллигенция, а весь управленческий аппарат. Необходимо понимать: правящий слой– это единое целое.Объединенное общей целью эксплуатации народа.

Травматический шок, прожитый интеллигенцией в 1930-х годах, безусловно, навсегда запечатлелся в ее памяти. « Они вонзили свое шило в самое горло », – как описал эту боль В. Ерофеев. Советы жестоко обидели миллионы людей – десятки миллионов смяли их.

В наших кругах принято много говорить о свободе духа, слова, собраний и т. п. Свободой дорожат, ее воспевают. Свобода воспринимается как однозначное благо. Русская дореволюционная мысль «свободу» тесно увязывала с социалистической идеей. Великий А. Герцен в своих великолепных воспоминаниях «Былое и думы» настаивает: «Одна вещь узнана нами и не искоренится из сознания грядущих поколений – это то, что разумное и свободное развитие русского народного быта совпадает с стремлениями западного социализма».

Распределительное начало социализма умозрительно приветствовалось, но на практике интеллигенция слабо представляла, как уравнительное распределение народных богатств может быть применимо к ней – людям индивидуального воспитания, индивидуального труда. Философ С. Булгаков в статье «Душа интеллигенции» отмечал это несоответствие: «Наша интеллигенция, поголовно почти стремящаяся к коллективизму, к возможной соборности человеческого существования, по своему укладу представляет собою нечто антисоборное, анти-коллективистическое, ибо несет в себе разъединяющее начало героического самоутверждения… При всем своем стремлении к демократизму интеллигенция есть лишь особая разновидность сословного аристократизма, надменно противопоставляющая себя «обывателям». Кто жил в интеллигентских кругах, хорошо знает это высокомерие и самомнение, сознание своей непогрешимости, и пренебрежение к инакомыслящим, и этот отвлеченный догматизм, в который отливается здесь всякое учение…». Главное – свергнуть режим, а там идеалы справедливости сами собой наведут порядок.

Интеллигенция забыла ту простую мысль, что государство существует не ради того, чтобы создать на земле рай, а чтобы не наступил ад. После революции известный белоэмигрантский публицист И. Солоневич, описывая эту преступную близорукость, писал «Было очень трудно доказать читателям Чернышевского, Добролюбова… и Милюкова тот совершенно очевидный факт, что ежели монархия отступит, то их, этих читателей, съедят…» (1) Каким же образом полностью отрицающему «свободу» в либеральном понимании этого слова большевистскому режиму удалось склонить интеллигенцию к плодотворному сотрудничеству с тоталитарным строем? Только ли кнут репрессий тому причиной, или имелся еще и пряник, а если был, то в чьих зубах оказался и почему?

Поэтика грядущей революции прекрасно сочеталась с прекраснодушием дореволюционной интеллигенции. Дело в том, что русская литература – общий культурный код русской интеллигенции – насквозь идеологична. Так получилось, что до революции, ввиду отставания отечественной философской мысли и исторической науки от западноевропейских, а также по причине всяческих цензурных ограничений, литература во многом взяла на себя функции гуманитарной науки и философского учения. Русский читатель представлял историю Отечественной войны 1812 года по «Войне и миру», а психологию по «Преступлению и наказанию». Вымышленные миры подменяли научную реальность. Идеалистическое, поэтическое восприятие мира читателями начала ХХ века сродни подражанию молодого человека поведению киногероев или поп-звезд сегодня. Памятуя эту особенность отечественного читателя, Советская власть с первых лет тщательно контролировала литературу, видя в ней мощное идеологическое оружие воздействия на всю культурную среду.

О сотрудничестве власти и интеллигенции в своей обычной вычурной манере рассуждал А. Солженицын в когда-то нашумевшем опусе «Образованщина»: «Советский режим… перед интеллигенцией приопахнул соблазны: соблазн понять Великую Закономерность, осознать пришедшую железную Необходимость как долгожданную Свободу – осознать самим сегодня… и шаткими своими ногами догонять уходящий в светлое будущее Передовой Класс. А для догнавших – второй соблазн: своим интеллектом вложиться в Небывалое Созидание, какого не видела мировая история. Ещё бы не увлечься!..» (2) И многие увлекались, и уж страну свою любили никак не меньше Солженицына, бравирующего псевдонародным стилем а-ля «расталдыкнулось солнышко».