Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Одновременно использована ошибка советского руководства, позволившего втянуть себя в затяжной и бесперспективный конфликт в Афганистане. Позже З. Бжезинский в одном из интервью ставил себе в особую заслугу то, что с помощью интриг и дезинформации ему и его соратникам удалось вынудить Политбюро КПСС принять решение о вводе войск в Афганистан. После смерти Ю. Андропова директор ЦРУ У. Кейси в разговоре с президентом Пакистана Зия уль Хаком, по свидетельству очевидца, сказал: «Северный Афганистан – это трамплин для наступления на советскую Среднюю Азию. Мы должны переправлять туда литературу, дабы посеять раздоры. А потом мы должны послать туда оружие, чтобы подтолкнуть локальные восстания» (115).

Это целиком согласовывалось с общей стратегией, предложенной З. Бжезинским американскому госдепартаменту в начале 1980-х годов, которая называлась «План игры. Геостратегическая структура ведения борьбы между США и СССР».

«Децентрализовать империю (советскую) – значит вызвать ее распад, – писал З. Бжезинский. – Любая значительная децентрализация – даже исключительно в экономической сфере – усилит потенциальные сепаратистские настроения среди граждан Советского Союза нерусской национальности. Экономическая децентрализация будет неизбежно означать политическую децентрализацию» (116).

Причем этот сепаратизм на местах умело и последовательно поддерживался внутри СССР – из Центральных Комитетов республиканских компартий. Причина была архипростой. Республиканская номенклатура более не желала платить дань Москве, мечтая о полной самостоятельности и безотчетности перед кем бы то ни было. Создание 15 государств вместо одного повышает шанс оказаться в высшем эшелоне власти в 15 раз. Местная элита объективно выступала союзником тех, кто мечтал о крушении советской империи. Подготовленные самим ходом перерождения из коммунистических функционеров в респектабельных буржуазных рантье, сотни тысяч влиятельных номенклатурщиков утрамбовывали почву для государственного переворота.

15 августа 1989 года влиятельная американская газета «Крисчен Сайенс Монитор» писала: «Великое долларовое наступление на Советский Союз успешно развивается. 30 тысяч ядерных боеголовок и оснащенная по последнему слову техники самая большая армия в мире оказалась не в состоянии прикрыть территорию своей страны от всепроникающего доллара, который уже наполовину уничтожил русскую промышленность, добил коммунистическую идеологию и разъел советское общество. СССР уже не в состоянии сопротивляться, и его крушение специалисты предсказывают в течении ближайших двух-трех лет… Нам же следует отдать должное тому великому плану, который вчерне разработал еще президент Тафт, отшлифовал президент Рузвельт и последовательно выполняли все американские президенты» (117). Можно ли после подобных откровений утверждать, будто развал СССР был следствием лишь внутренних проблем нашей страны? У оппонентов внутри страны были надежные союзники за рубежом.

Советская интеллигенция выросла в атмосфере отчуждения от внешнего мира и представляла свою вынужденную изоляцию одним из самых больших зол действующего режима. Открытость общества понималась ею, в первую очередь, как свобода передвижения. Она теоретически появилась. Казалось, и в остальном идеалы либеральной интеллигенции победили: тоталитаризм повержен, установлена некая демократия, имеется видимость буржуазных свобод. Но ради этой видимости пришлось пожертвовать и государством, и народом.

Автор относит себя к категории тех, кто считает, что в корне почти каждой политической проблемы находятся экономические причины. Однако советская экономическая система явление рассудочное, где указания экономике часто давались, исходя из идеологических приоритетов. А потому только сейчас мы плотно переходим к вопросам практической экономики – настолько они часто были продиктованы далекими от экономики соображениями.

Одной из основных причин недовольства положением дел в стране до революции была ее как бы «отсталость» от передовых стран Запада, причем предполагалась, что отставание это хроническое, многовековое. Обе революции 1917 года совершались для того, чтобы ликвидировать эту «вопиющую отсталость». И лишения индустриализации, и хрущевские попытки «догнать Америку», и резкое сворачивание советского проекта – всё это формы состязания с Западом, которые инициировались теми, кто считал, что мы опаздываем и это опоздание фатально для страны. То есть попытка «догнать» («и перегнать», по возможности) являются некой формой настоящего патриотизма, желания сделать благо народу, чтобы стало «как у других». А может, и еще лучше.

Ab ovo: такой ли уж дремучей была дореволюционная Россия?

«По объему промышленного производства дореволюционная Россия уступала всего лишь трем странам мира – США, Великобритании и Германии, в которых действовала мощная энергия «протестантского духа капитализма». Еще одна тогдашняя «соперница» России – католическая Франция – если и «обгоняла» ее по объему промышленного производства, то весьма незначительно. И нельзя не признать, что резкое недовольство и даже негодование многих русских людей такой «отсталостью» (их страна делит с Францией 4-е место в мире, а не, скажем, 1-е с США!), – являло собой именно экстремизм» (1). В. Кожинов, из работы которого «Россия. Век двадцатый» взята данная цитата, лукавит. Можно сколько угодно выплавлять чугуна – вопрос, насколько это отражается на жизни конкретного рядового гражданина? Не была царская (или советская) Россия пряником и причины для недовольства огромных масс людей имелись.

Огромные пространства Российской империи в принципе слабо поддавались обустройству из-за расстояния и климата. Образованные жители крупных городов ежедневно ощущали, что уровень комфорта их окружал явно не европейский. В начале ХХ века в том же Харькове – крупном университетском, промышленном и финансовом центре Империи – в лучшей части города стояли дома без выгребных ям и нечистоты стекали прямо в соседние дворы. Те самые отхожие места, которые планировал обустраивать Чекистов из есенинской «Страны негодяев». Великолепно рассуждение, что «театр начинается с вешалки», но признак бытовой культуры все же не вешалка. Отхожих мест не было даже при театрах, вследствие чего на прилегающих улицах, мягко выражаясь, дурно пахло. Чистый хороший воздух весной и летом составлял роскошь, доступную только для тех, кто имел дачи. Антисанитария приводила к чудовищной смертности, в том числе и детской: в Харькове в середине ХIХ века умирало до половины рождавшихся детей.