Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Об этой видимой и невидимой жизни поэтов, «символов эпохи», ядовито написал в своей последней повести «Тайная страсть» В. Аксенов: «Вспомнилась обложка “Огонька” трехгодичной давности. На ней среди белоснежных сугробов стояли четыре лидера поэзии: Ян, Антон, Кукуш и Роберт… Внутри журнала была напечатана направляющая пылкая статья Тушинского (Евтушенко – К.К.). Ваксон (Василий Аксенов) прочел ее в университетской столовой, и его малость затошнило. Со своей фирменной велеречивостью автор гвоздил тех писателей и художников, кто бросил родину, кто прельщен был “джинсами и долларами”. Они выбрали радио «Свобода» в то время, когда мы дрались на баррикадах за настоящую свободу для нашей родины. Каждый из нас сражался до конца, потому что слышал, как рядом стучит поэтический автомат его товарища. И мы одерживали победы. Одну за другой. Это верно, подумал тогда Ваксон, одну за другой: то государственную премию, то орден к советскому празднику» [157] Под этими псевдонимами в повести выведены Евтушенко, Вознесенский, Окуджава и Рождественский. .

А Вознесенского выпускали за границу даже не по звонку, а по пригласительным телеграммам: «Когда меня куда-то не пускали, Дж. Кеннеди слал телеграмму, и вопрос решался». В 1972 году А. Вознесенский оказался первым советским поэтом, которого избрала своим почетным членом Американская академия искусств и литературы.

«Моя по-настоящему первая книга “Треугольная груша” была спровоцирована Америкой, – говорил поэт. – И вся моя жизнь сложилась потом в зависимости от этого. И это было окно свободы». Каков вывод? Тот, который и необходим отправителям телеграмм: «Я считаю, что интеллектуальная столица мира – это все-таки Нью-Йорк», – заявляет А. Вознесенский (99).

Власть не только выпускала своих «критиков» за границу, но даже оберегала полноту эстетических ощущений западных читателей. Так, нашумевшая повесть Ф. Искандера «Сандро из Чегема» в США вышла с главой о Сталине, которую в советском издании цензура зарезала. Демократия для избранных.

Для сравнения: в те же годы на Олимпиаде в Мюнхене для советских спортсменов партийцы разработали специальные «Правила», согласно которым они не имели права давать интервью без присутствия тренера, кроме того, должен обязательно присутствовать «ответственный по интервью». Что позволено Юпитеру-Евтушенко – не позволено быку в тренировочных штанах. С аналогичными правилами сталкивались и музыканты: «… нас предупредили, что за границей мы должны ходить только по двое, запрещалось играть в азартные игры, посещать казино и секс-шопы. Мы подписывали бумагу, что с правилами поведения за рубежом ознакомлены» (100). Речь идет о музыкантах сверхпопулярного в советское время ансамбля «Песняры». В Сопоте после опроса английской прессы именно «Песняры», к удивлению музыкального мира, по популярности среди эстрадных ансамблей заняли второе после «АББА» место. И когда на ансамбль посыпались, как из рога изобилия, зарубежные приглашения – Европа, США, Африка, Азия, Латинская Америка – все они застревали у чиновников… За каждую поездку нужно было платить… – рассказывает солист ансамбля Л. Борткевич. – Владимира Мулявина после Канн вызвали в Госконцерт и сообщили, что на «Песняров» есть заявки в несколько стран, но нужно заплатить. Володя обиделся:

– Это ведь нас пригласили, какие еще деньги? За свое искусство я еще и платить должен?

– Не хотите – не надо.

И поехали другие, те, кто платил (101).

Но это еще не все. Кроме денег и кучи документов, нужно было еще выдержать экзамен на политическую грамотность: «Комиссия состояла из пяти человек, преимущественно ветеранов войны. Нас вызывали по отдельности и задавали разные вопросы. К примеру: сколько раз вы были женаты; как вы живете в семье; какие работы Маркса и Ленина вы читали и знаете; кто такой Гэс Холл (напомню, это был генеральный секретарь Коммунистической партии США); кто является секретарем коммунистической партии Белоруссии, в других советских республиках?» (103). Вопрос – проходили ли такую комиссию Евтушенко, Вознесенский, Нагибин?

Ну и, по устоявшейся традиции, вернувшиеся из зарубежных поездок одаривали начальство солидными подарками. Возникала круговая порука: начальство точно знало, кого следует посылать за рубеж, а кого нет.

Платили вышестоящим не только советские граждане. Свою лепту вносили и иностранцы, поскольку за это могли беспрепятственно составлять контракты, максимально выгодные для себя и крайне невыгодные для Советского Союза. Для удобства контрабанды вельможные партийцы даже снабжали «друзей СССР» специальными лицензиями «Об ослабленном пограничном досмотре», которые полагались только для грузов, отправляемых и получаемых ЦК КПСС (пограничники и таможенники не имели права даже прикасаться к этим контейнерам). Оказалось, что подобные лицензии возможно приобрести за валюту у работников аппарата ЦК: одна лицензия – 1000 долларов. Иногда, правда, партийную лавочку трясли. При обыске у одного из чиновников – некоего Павлова – был обнаружен миллион рублей и полмиллиона долларов, а также пачки драгоценных лицензий. У другого – Смелякова – «всего» 300 тысяч долларов. Обоих расстреляли для острастки остальных (104).

При такой – прямо скажем, омерзительной – системе ненависть к ней скоро оборачивалась любовью к врагу системы, в первую очередь, США. Манифест, провозглашенный стилягами, спустя полтора десятка лет стал достоянием каждого «свободомыслящего» – в сером «совке» жизни нет. Идеалом советского интеллигента 1970-х годов стала жизнь его американского или европейского коллеги: свободного, хорошо оплачиваемого специалиста, который вынужден, конечно, работать значительно напряженней, чем работает интеллигент здесь, в СССР, но зато имеет собственный автомобиль, коттедж, семью из четырех детей, неработающую жену и может путешествовать по всему миру. «Мы» и «они», вот «у них», а «вот у нас» – постоянная тема бесед, и сравнения далеко не в «нашу» пользу.

А. Козлов: «Помню, как я впервые увидел из окна территорию Соединенных Штатов Америки, двор посольства за высокой стеной, фирменные машины невиданной красоты, детей, играющих в непонятные игры и говорящих на своем языке. Зрелище это вызвало у меня чувство какой-то щемящей тоски о несбыточной мечте, о другой планете…» И далее известный джазмен делает неожиданный вывод: «Жизнь за рубежом, особенно в Соединенных Штатах Америки, казалась мне просто раем. Позднее, уже в конце 80-х годов, жизнь внесла некоторую ясность в мое сознание по этому вопросу» (105). Увы, сознание наше прояснилось окончательно лишь тогда, когда мы столкнулись с прелестями дикого капитализма 1990-х, а большая тюрьма СССР сменилась еще более тесными тюрьмами национальных республик.