Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Видя нормальность лишь в чужих краях, игнорируя реалии, интеллигенция сумела сделать удивительное – потерять нить исторического развития собственной страны, утратить инстинкт государственности. Требуя немедленного скачка уровня жизни до западноевропейского, либералы местного розлива полностью игнорировали, какими нечеловеческими усилиями было куплено даже их тогдашнее относительное благополучие. Но сама советская пропаганда, настойчиво подчеркивая историческое состязание двух систем, обрекала людей на сравнение бытовых удобств, предоставляемых каждой из экономических моделей рядовому гражданину. И сравнение оказалось не в пользу социализма.

Итак, десятки миллионов советских людей продолжали обитать за «железным занавесом», безо всякой надежды на цивилизованное бегство. Следует вспомнить и захваты самолетов, митинги отказников, бегство мастеров культуры во время зарубежных гастролей. Отчаяние толкало людей на самые страшные поступки [158] 28 марта 1979 года 29-летний моряк Юрий Власенко взорвал себя на территории посольства США в Москве. Ему удалось проскочить мимо охраны американского посольства и попросить у дипломатов убежища. Ему отказали. После 30-минутных уговоров Власенко отказался вернуться в объятия сотрудников КГБ, поджидавших его у посольства, и подорвал себя. .

Проблема свободы передвижения затрагивала вопрос легитимности самого строя, который удерживал своих сограждан в темнице. Даже Хрущев под конец жизни начал осознавать важность вопроса: «…теперь, спустя 50 лет (после революции – К.К. ), мы тем более должны создать такие общественные отношения, чтобы не видеть в каждом человеке невозвращенца. Стоять на другой позиции – значит позорить наши идеи, наше учение, наш строй» (106). Но позорить продолжали. Не только унижением рядовых граждан, но и насильственной депортацией многих деятелей культуры за рубеж. Вспомним, как выталкивали А. Солженицына, М. Ростроповича, Г. Вишневскую, Ю. Любимова, А. Тарковского, В. Войновича. Или, скажем, скульптора Э. Неизвестного. Это не сопляк, вроде избалованных поэтов-шестидесятников. Эрнст Неизвестный – фронтовик. В конце ВОВ он был тяжело ранен в Австрии, признан погибшим и за проявленный героизм «посмертно» награжден орденом Красной Звезды. Накануне отъезда он пояснял Б. Ефимову причины, вынуждающие его покинуть Родину:

– …ни одна моя работа не принимается. Что бы я ни сделал, отвергается. У меня отобрали мастерскую, все работы, бывшие там, вышвырнули во двор, в снег, а некоторые изуродовали. Вот, посмотрите на этот фотоснимок… Мое искусство стало неприемлемым и нежелательным. Что прикажете делать?

…Мы помолчали.

– Эрнст Иосифович, – сказал я, – вы человек популярный. Ваш отъезд из нашей страны будет, несомненно, замечен и у нас, и за рубежом. Там на вас набросятся репортеры. Как вы им объясните свою эмиграцию?

– Я скажу, что уехал из СССР не по политическим, а по творческим причинам… Можете не сомневаться, что ни единого враждебного слова против Советской страны я не произнесу» (107).

Но так поступали единицы. Большинство, оказавшись на Западе, вразнос критиковали свою Родину, становились ярыми помощниками оппонентов СССР в «холодной войне». Сначала изредка, а потом все чаще и чаще, волны противостояния сторонников народного сталинизма и либеральной интеллигенции стали выплескиваться на Запад и получать мировой резонанс. Во многом именно свидетельства бывших советских граждан о жизни в СССР способствовали разрушению модного европейского мифа о социализме как «будущем человечества». Пройдет некоторое время, прежде чем будет осознано значение, которое сыграл А. Солженицын и его «Архипелага ГУЛАГ» в изменении мирового общественного мнения по отношению к Советскому Союзу, но и сейчас можно утверждать, что это значение огромно. Процесс разрядки международной напряженности стал оцениваться сугубо критически, поведение СССР в третьем мире снова рассматривалось как реальная угроза Западу. Левый радикализм 1960-х – начала 1970-х годов ушел в историческую тень.

В качестве альтернативы социализму и классовойдоктрине западные либералы подхватили учение об общечеловеческихценностях. То есть ценностях, присущих всему человеческому роду, иначе говоря, записанных в биологических стpуктуpах. Из чего, разумеется, следуют логические выводы. Классик американской политологии Дж. Бургес в «Основах политической науки», впервые изданной в 1917 году и с тех пор многократно переизданной, прямо говорил: «Греки и славяне продемонстрировали низкий уровень политической способности» и поэтому «совершено необходимо, чтобы политическая организация… греческой и славянской наций была бы взята на себя иноземной политической силой» (108). То есть мы, и это признается нашей «передовой» интеллигенцией, не вполне «общечеловеки», нам нужно еще много учиться – под иностранным руководством.

Риторика об «универсальных» человеческих ценностях вполне могла трогать доброе сердце академика А. Сахарова, который, наряду с поддержкой доморощенных диссидентов, подписывал и обращение к президенту США Никсону с просьбой «сохранить жизнь Анджелы Дэвис и дать ей возможность продолжать научную работу». Но болтовня отечественных интеллектуалов абсолютно не смущала рядовых солдат «холодной войны», спокойно убивавших тех, кто разделял антизападные убеждения – будь-то миллионы вьетнамцев или «всего» девять сотен членов просоветской секты Джима Джонса, уничтоженных в 1978 году в Гвиане некими злоумышленниками [159] Сектанты собирались перебраться в СССР. Каждое утро над лагерем сектантов играл гимн СССР и поднимался советский флаг. . Но даже потоки крови не могли отрезвить отечественных интеллигентов, которые за трагедией реальных людей усматривали всего лишь происки советской пропаганды и упорно культивировать мысль, что те, кто в своей жизни, убеждениях, искусстве ориентируется на Запад – исключительно позитивные деятели.

«Железный занавес» стал для советской интеллигенции «красной тряпкой», одним из самых ненавистных символов режима, наглядным примером убожества, от которого хочется бежать, куда глядят глаза. «Жить бы мне в такой стране, / Чтобы ей гордиться./ Только мне в большом говне / Довелось родиться…» – стихотворит Э. Рязанов (109). Весьма патриотично.

Мечта о свободе передвижения по миру, о путешествиях, о «Париже» становится идей фикс. Мы насильно отделены, «они» – не мы, «они» – томительная загадка свободы. Герой Ерофеева рассуждает о свободе передвижения: «…какие еще границы?! Граница нужна для того, чтобы не перепутать нации… Хочешь ты, например, остановиться в Эболи – пожалуйста, останавливайся в Эболи. Хочешь идти в Каноссу – никто тебе не мешает, иди в Каноссу. Хочешь перейти Рубикон – переходи ». Несбыточная мечта писателя сыпется солью на раны читателя. Человек, побывавший «там», автоматически приобретал особый лоск и значение. «Когда мы вернулись в Москву, по телевизору как раз показывали Порто, и я увидела то место, где я стояла. И знала больше, чем мои знакомые. Чувство очень приятное…», – вспоминает актриса Л. Смирнова (110). А чувство значимости много определяет в поведении человека и ради его удовлетворения он многим готов пожертвовать.