Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Ну и, конечно же, гнусна была нищета основной массы населения, особенно резко контрастировавшая на фоне комфортной жизни элиты. На ХVII съезде Сталин заявил: «Незачем было свергать капитализм в ноябре 1917 года и строить социализм на протяжении ряда лет, если мы не добьемся того, чтобы люди жили у нас в довольстве. Социализм не означает нищету и лишения…» (37) Это было сказано буквально сразу после грандиозного голода 1933 года. То есть вопрос «хлеба насущного» являлся не отвлеченной метафорой, а аксиомой выживания миллионов людей – либо краха самой советской системы.

И большевики с присущей им решимостью и жестокостью принялись за дело – обтесывание чуждого им народа-мужика. Понятно, что шоковая перестройка многовековых устоев сельской жизни вызвала, не могла не вызвать, тектонические процессы – от массового бегства селян в город (и создание трудовых резервов для индустриализации) до чудовищного голода (сломившего сопротивление недовольных). Но, когда после страшных испытаний страна начала приходить в себя, колхозная система все же заработала. Один работающий землепашец производил в 1938 году на 70 % больше зерна, чем в 1928-м (36). Жить стало сытней.

Особенностью земледелия в наших широтах является чрезвычайная краткость периода, пригодного для сева и уборки урожая – от четырех до шести месяцев. «В Западной Европе, для сравнения, – рассуждает видный американский историк Р. Пайпс, – этот период длится восемь-девять месяцев. Иными словами, у западноевропейского крестьянина на 50-100 % больше времени на полевые работы…» Пайпс совершенно справедливо утверждает, что российская география не благоприятствует единоличномуземледелию… климат располагает к коллективномуведению хозяйства (37). Это очень важное замечание, которое подчеркивает как жизнеспособность традиционной крестьянской общины в Российской империи, так и ее новую форму в виде колхозов.

Итак, колхозы заработали, и современники сразу отметили улучшение продовольственного снабжения, прежде всего, отмену карточной системы. Теперь, имея деньги, можно было купить разнообразные кондитерские и молочные товары, хлеб, мясо, рыбу. «С фотографической точностью я помню цены тех далеких довоенных лет, – рассказывает академик И. Шкловский. – Кило чайной колбасы 8 р., сосиски 9,40, сардельки 7,20, ветчина 17, сливочное масло 17,50, икра красная 9, кета 9, икра черная 17, десяток яиц 5,50. Кило черного хлеба 85 коп., кило серого 1,70…

Добавлю к сказанному, что колбаса была из чистого мяса, и никаких очередей не было. Фантастика!» (71). Студенческая стипендия будущего академика была 150 рублей. Официальные цены на продукты в 1937 году: килограмм пшеничной муки – 4,60; гречки – 1,82. Кусок хозяйственного мыла – 2,28; банка сардин – 4,75; килограмм мятных пряников – 5,75; килограмм кофе 10,90. Пол-литра вина – рубля 4. Для ориентировки зарплаты самих работников торговли: рядовой лоточник получал 120–150 рублей, продавцы 500–600 рублей, зав. магазином 700–800 рублей (38).

Повысилось внимание к внешней стороне дела и качеству обслуживания. К 1935 году власти постепенно реконструировали крупные продовольственные магазины старого времени, привели в порядок их архитектурное оформление, оснастили холодильной техникой. Например, в Москве и Ленинграде были полностью восстановлены продовольственные магазины бывшей фирмы Елисеева, заново организованы специальные диетические магазины, которым присвоили название «Гастроном», сохранившееся до сих пор.

К 1936 году в СССР было построено и введено в эксплуатацию (только новых) 17 крупных мясных комбинатов, 8 беконных фабрик, 41 консервный завод, 10 сахарных заводов, 9 кондитерских фабрик, 33 молочных завода, 11 маргариновых заводов, 178 хлебозаводов, 22 чайных фабрики и ряд др. промышленных предприятий (39). Отцом этих преобразований стал нарком пищевой промышленности А. Микоян, который много перенял в технологиях общественного питания из американского опыта. Из своей поездки в США он привез даже наше любимое мороженое: «У нас со стародавних времен повелось изготовление мороженого кустарным, ручным способом. Задача состояла в том, чтобы развить машинное производство и сделать мороженое дешевым и доступным… Мы привезли из США всю технологию промышленного производства мороженого. В 1938 году начался массовый выпуск» (40).

Но это, разумеется, не означает, что всего и сразу стало вдоволь. Дефицит чего-то всегда в нашей стране да ощущался. Когда-то и харьковская минеральная вода «Березовская» дефицитом считалась. 26 июня 1938 года Булгаков в письме к жене писал: «Томительно хочется пить. Нарзану нет. Пил Березовскую воду, пил Миргородскую, но их тоже трудно достать» (41). Не отсюда ли уже в первой главе «Мастера» томительное желание литераторов отведать если не пива, то хотя бы вожделенного нарзану?

Хуже, если невозможно решить какие-то более важные для писателя вещи, например, приобрести для работы обычную пишущую машинку. «Ездили с Мишей утром в Наркомфин в валютный отдел. Миша говорил сначала с юрисконсультом – тот сообщил об отрицательном ответе… Миша сказал – я ведь не бриллианты из-за границы выписываю. Для меня машинка – необходимость, орудие производства. Начальник отдела обещал еще раз поговорить с замнаркома, думает, что ответ дадут положительный» (42). Обратите внимание, вопрос решается за валюту и на уровне заместителя наркома.

Раздражение Михаила Афанасьевича понятно, но для страны нужнее станки. Именно на них тратились баснословные средства, в ущерб насыщенности внутреннего рынка бытовыми товарами. Тот же академик Шкловский, заканчивая восхищенную сагу о продуктах, объективно говорит: «…Зато с промтоварами положение было катастрофическое. Я ходил в обносках; зимой – в старых валенках, почему-то на одну левую ногу. Впервые в своей жизни плохонькие новые брюки я купил, когда мне исполнилось 20 лет. А первый в моей жизни костюм я заказал, будучи уже женихом. Для этого нам с моей будущей женой Шурой пришлось выстоять долгую зимнюю ночь в очереди в жалком ателье около Ржевского (ныне Рижского) вокзала».

В 1937 году СССР стал второй экономической державой мира. Темпы роста за две пятилетки не имели прецедента в мировой истории. Вопрос о самой возможности догнать и перегнать Запад перестал вызывать удивление. Было взращено поколение людей, считавших такую задачу необходимой, абсолютно реальной и предпринимавшие для этого нечеловеческие усилия. Увы, пассионарный подъем первого сталинского поколения был погашен, залит кровью во время Второй мировой войны, израсходован на восстановление страны и в атомной гонке, придавлен тяжестью окостеневшего имперского режима.

Крайнее напряжение сил всего народа продуцировалось не только восторженным энтузиазмом значительной части населения, но и откровенным закабалением тех, кто этот энтузиазм почему-то не разделял. Изнемогавшая нация не могла позволить себе роскошь терять лишние рабочие руки и рабочее время. Минимизировано количество выходных дней. Все ресурсы были взяты на учет. Закон 1940 года подразумевал увольнение с завода только с разрешения начальства (он был отменен лишь 25 апреля 1956 года). Кроме того, была создана огромная армия рабов, брошенных на самые жуткие работы.