Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Насилие может дать (и давало) немедленный результат в виде конкретной продукции, но оно лишало основы творческой раскрепощенности. Д. Стейнбек в своих заметках отмечал: «Советские молодые люди ведут себя несколько напряженно и страдают отсутствием чувства юмора, зато работают они хорошо» (43). Чувство юмора очень скоро появится, но работать они разучатся – шестидесятники уже на пороге.

И здесь мы снова сталкиваемся с вопросом, какова основа общества в наших условиях, где необходимость сплоченных коллективных усилий диктуется самими условиями проживания в холодной стране. Либо необходима борьба за экономическую свободу каждого индивидуума, и какова, в таком случае, степень этой свободы. Философ А. Дугин в интервью еженедельнику «Аргументы и факты» подчеркивает: идеологи «либеральной демократии» делают акцент на индивидууме, «подчеркивая его экономические и животные потребности, подчиняя всю структуру общества эгоистическим интересам «свободного потребления» (44). Но, если на секунду задуматься, на пользу ли безудержный эгоизм отдельно взятого человека окружающим его людям, не говоря уже о целых народах?

Запад безо всяких моральных проблем триста лет использовал рабство, считаясь при этом идеалом законности и демократии. Основатель теории гражданского общества английский философ Дж. Локк помогал составлять конституции рабовладельческих США и вложил все свои сбережения в работорговлю. Ну, ладно либералы, но и основатели коммунистической доктрины, просвещенные «интернационалисты» относились к народам «незападной» Европы с плохо скрываемым отвращением. Ф. Энгельс в «Новой Рейнской газете» (1849 г.) писал: «Судьба западных славянских народов – дело же конченое. Их завоевание свершилось в интересах цивилизации. Разве же это было “преступление” со стороны немцев и венгров, что они объединили в великие империи эти бессильные, расслабленные, мелкие народишки и позволили им участвовать в историческом развитии, которое иначе осталось бы им чуждым». Речь о поляках, чехах, словаках и иже с ними. Или еще из Энгельса: «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью» (45). И этот человек на протяжении десятилетий являлся одним из столпов нашей идеологии!? Чего же мы хотели, когда «цивилизаторы» пожаловали непосредственно к нам домой?

Во время войны миллионы советских граждан столкнулись с тем, что передовой народ Европы просто не считает нас за людей. Немецкие солдаты вполне могли отправлять естественные потребности на глазах у женщин – не из-за хулиганства, а просто не воспринимая их за мыслящие существа. «Одиннадцатилетняя девочка из-под Курска рассказала мне, как они жили при немцах. У них в избе стоял немецкий офицер. “Он не был злой, кормил нас консервами, а один раз ночью взял на руки сестренку – грудную – да и бросил в колодец. Он ее взял из люльки, покачал – умелый был, у него, наверное, дома свои маленькие, – она и плакать перестала, а он вышел во двор да и бросил в колодец”. “Зачем же?” – крикнула я. “А вы что – немцев не видели? – с презрением ответила девочка. – Мешала ему дрыхнуть, вот и кинул. У нас что ни двор – во всех колодцах грудняшки валялись”» (46). Для контраста – свидетельство И. Эренбурга, удивительная, короткая история о человечности. Послевоенный Ленинград, город, который перенес жесточайший голод, город, обреченный западными завоевателями на уничтожение: «Я увидел афишу:

“Выставка служебных собак и собак, уцелевших при блокаде”… Собак, переживших блокаду, было, кажется, пятнадцать – маленькие, отощавшие дворняжки; их держали хозяйки – тоже маленькие, высохшие старушки, которые делились со своими любимцами голодным пайком…» (47).

Только война отрезвила европейцев, да и то – не всех и не сразу. Немецкий солдат, сложивший свою голову в боях против Красной Армии, Вилли Вольфзангер с удивлением пишет в своих дневниках: «Харьков. Война снова раскрывала нам глаза на все произошедшее в России. Мы видели солидные постройки, роскошные административные здания и казармы наряду с маленькими домиками, которые прятались в тени вокзала, разрушенные здания… Но о жизни этого народа мы почти ничего не знали, разве что по книгам русских писателей, и не могли понять его душу. Мы курили махорку и пили лимонад, питались местными продуктами, жили в русских квартирах. Но это не придавало нам знаний о народе… Например, о том, что война не позволила русским завершить то, что они планировали. Война только усиливала нашу неосведомленность» (73).

Непонимание рождает жестокость – и вчера, и сегодня. Я не хочу сказать, что мы добрее или лучше других людей земли, но технологичная, конвейерная жестокость все же не в характере нашего человека. Отчасти «виной» тому и та самая крестьянская сущность, которую никак не удается вытравить, несмотря на коммунизации, индустриализации и приватизации. Отсюда исходит представления о том, что необходимо человеку, что желательно, а что – лишнее, суета сует. В ходе революции и разрухи этот проект стал суровым и аскетичным. Носители «ненужных» потребностей были перебиты, уехали за рубеж или перевоспитались самой реальностью. На какое-то время в обществе возникло «единство в потребностях».

Но по мере того, как жизнь входила в мирную колею и становилась все более и более «городской», узкий набор «признанных» властью потребностей стал стеснять, а потом и угнетать все более и более разнообразные части общества. Для них комфортный Запад стал идеальной, сказочной землей, где их ущемленные потребности уважаются и даже ценятся. А. Зиновьев, «Нашей юности полет»: «…мы мечтали как о сказочном богатстве о том, что потом стало будничным явлением убогой советской жизни. Поразительно, обретя некоторый минимум житейских благ, который нам казался верхом мечтаний, советские люди утратили надежды на райское будущее. Лишь много лет спустя я понял, что это есть общее правило общественной психологии: рост благополучия порождает рост недовольства своим положением и неверие в будущее общество изобилия. Именно улучшение жизни в послевоенное время убило идеологическую сказку коммунизма, а не чудовищная бедность тех лет» (48).

Ну и, конечно, одиночество интеллектуала в стране победивших простолюдинов, то есть органически чуждого ему народа. Профессор из Оксфорда Исайя Берлин, специалист по Толстому, Тургеневу, Герцену, посетил в 1945 году Ленинград. Был и у Ахматовой, которая читала ему свои стихи, вплоть до «Реквиема». Анна Андреевна обозначила «рубеж» между собой и гостем, сказав: «Вы приехали оттуда, где живут люди…» (49) Показательная фраза. Там живут « люди». Если там «люди», то кто здесь? Фраза сказана классиком отечественной словесности и задолго до публичной травли поэтессы. Либеральный, западнический подход к решению проблем с крестьянской закваской страны ужиться не смогли.