Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Все-таки богатый, узнаваемый для интеллигенции получился у соавторов образ Лоханкина. Можно проиллюстрировать историей любви Льва Гумилева к Наталье Варбанец в первые послевоенные войны. Но Наталью уже любил ее начальник по отделу, который и увез девушку в провинцию, подальше от опасного воздыхателя. Лев Николаевич смирился с поражением на любовном фронте и даже острил, называя счастливого соперника Птибурдуковым (49). Однако, со временем и на затюканных Лоханкиных обозначился серьезный спрос.

Колоссальные потери мужского населения в СССР – в результате принудительной коллективизации, репрессий и страшной войны – надолго определили численный перевес женщин и, следовательно, нехватку мужчин. Тот же Гумилев, будучи в ссылке, в сезон 1944 года в бассейне реки Нижней Тунгуски участвовал в экспедиции, которая обнаружила крупное месторождение железной руды, и Льва Николаевича наградили недельной поездкой в Туруханск. Награда немалая! Для бывших зеков это было что-то вроде восточной сказки – там почти не проживало мужчин.

Женщины стали единственной полноценной наградой вернувшимся с войны мужчинам. Женщин хватало на всех, желания любить и быть любимой – тоже. Ю. Нагибин приводит послевоенную уличную сценку – грустную, пронзительную, исполненную человеческого одиночества: «31 октября 1951 г. Вечером около забегаловки, куда я попал по милости своего безволия, пьяненькая, маленькая, не старая бабенка говорила, дожевывая кусок вареной колбасы:

– Я пьяная! Так ведь у меня выходной. Я, думаете, плохая? Нет, я хороший, рабочий человек. – И помолчав. – Пойдемте ко мне.

Сказалось это не из похабства, а из простого, искреннего желания и веры, что сегодня всё будет у нее хорошо. Она совсем не была противна, хоть и убогая, жалкая. И я ее так хорошо понимал: выпила, разогрела сердчишко. Я бы пошел с ней, если бы не трусость» (50).

Правительство, как могло, пыталось унять новую волну излишней раскрепощенности, что наряду с политическим вольнодумством и экономическими трудностями, расшатывало пуританскую основу сталинского режима. Д. Стейнбек: «Советскую молодежь захлестнула волна нравственности… Приличные девушки не ходят в ночные клубы. Приличные девушки не курят. Приличные девушки не красят губы и ногти. Приличные девушки одеваются консервативно. Приличные девушки не пьют. И еще приличные девушки очень осмотрительно ведут себя с парнями» (51). Нужно напомнить, что и общеобразовательные школы до 1954 года были раздельными, так сказать, разнополыми – мужскими и женскими, что также, по мысли руководства, укрепляло нравственность народа. «У Суит Ланы (Светланы, переводчицы Стейнбека – К.К. ) были такие высокие моральные принципы, что мы, в общем, никогда не считавшие себя аморальными, на ее фоне стали казаться себе весьма малопристойными… Такими взглядами отличались все молодые люди, с которыми мы встречались» (52).

Развод насильственно превращался в публичную процедуру, с извещением в газете, чужая нравственность – предметом судебного осуждения. Л. Гурченко: «…Тете Вале дали комнату в подвале на другом конце города. Постепенно мы ее потеряли из виду. Как-то после войны она появилась у нас и попросила маму быть свидетелем на суде. На нее подала в суд соседка за то, что к тете Вале ходит мужчина, а она, тетя Валя, не замужем. А как это так? Соседка этого не потерпит! У нее семья, муж…» (53)

После смерти Сталина, поддерживавшего хоть ханжескую, но видимость приличий, плотина рухнула. С одной стороны, продвинутая молодежь, жаждавшая воскресить пафос любовно-революционной романтики (и одновременно приблизиться к западному пониманию сексуальной свободы), с другой – поколение старших, опытных товарищей, взращенных эпохой репрессий и суровой войной, не верящих ни в черта, ни в бога, ни в коммунистическую нравственность. И снова две морали – одна для основной массы народа, другая – для элиты, для избранных, для столицы. Вспомнить, к примеру, нашумевшее дело «Еголина-Александрова». Поясняю: А. Еголин – литературовед, член партии с 1925 года, член-корреспондент АН СССР (с 1946 года), в 1955 году вместе со своим другом философом, министром культуры, академиком Г. Александровым были уличены в посещении публичного дома, организованного на даче под Москвой.

Александрова и его дружков вызвали на заседание бюро Московского горкома, куда приехал сам Хрущев; долго кричал на провинившихся, а потом спросил Александра Еголина: «Ну, Александров-то мужик молодой, я понимаю. А ты-то в твои годы, зачем туда полез?» На что перепуганный членкор ответил: «Так я ничего, я только гладил…» С тех пор Александрова и его команду уже никто иначе как «гладиаторами» не называл (54).

Хотя знатоки политических интриг видели в произошедшем и тайный подтекст. Дескать, товарищи по Президиуму ЦК сняли Г. Маленкова с поста председателя Совета министров СССР и теперь вычищают его выдвиженцев. Но ведь факт существования публичного дома для высокопоставленных партийцев никто не отрицает!

А где разврат, там снова водка. Один из любимых писателей советской интеллигенции Ю. Нагибин меланхолично замечает в своих дневниках: «Однообразен ключ последних лет моей жизни: водка и бабы. “Выпил пол-литра… бабу”, – и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Вот к чему свелась жизнь – дар и тайна Божья» (55). Его женой была знаменитая поэтесса-«шестидесятница» Б. Ахмадулина, которую он в дневниках называл порочной, пьяной, полубезумной Геллой, с намеком на булгаковскую ведьму. И развлечения соответствующие, с чувством описанные в воспоминаниях В. Аксенова (под «Нэллой» выведена Ахмадуллина, «Марк Аврелов» – Нагибин). Итак, Аврелов возвращается домой и застает следующую сцену: «При полном освещении на супружеской кровати, словно последние беженки Содома в живописных позах возлежали три женских тела… Перед ним лежали во всем бесстыдстве три трудноотразимых: Татьяна, Екатерина и родная супруга Нэлла, с которой еще совсем недавно, в начале родства, по ночам на даче они танцевали вальсы; так чисто, так невинно!.. Взревев, он понесся по спальне, с грохотом отбрасывая предметы мебели и с треском распахивая окна… Нэлка, засранка, зассыха, чесотка, развратом своим и лесбиянством ты осквернила свой великий талант кристальной чистоты! Вон из моего дома!.. Все – вон! Танька и Катька, убирайтесь вместе с Нэлкой! Навсегда! Пусть ваши мужья и хахали ищут вас в кругах Дантова ада! Нэлка, я разрываю наш брак!» (56) Добавлю, что одной из подружек, с которой писатель застал поэтессу в постели, была Галина Сокол, которая стала очередной женой Е. Евтушенко. Вот таких людей и боготворила советская интеллигенция.

– Когда Белла вышла замуж за Мессерера, – рассказывает Алла Нагибина, шестая жена писателя, – она переехала к нему без детей, Аня и Лиза остались жить вместе с домработницей и ее матерью в той квартире, которую купил Юра… С домработницей мы встречались иногда. Она мне рассказывала: «Мы так плохо живем, на полу спим, ничего у нас нет». В общем, Белла о детях забыла…» (57)