Михаил Хазин - Воспоминание о будущем

И, соответственно, значительная часть несистемного перераспределения ресурсов стала происходить внутри финансового сектора. Соответственно, нужно включать в анализ и чисто финансовые механизмы, а это много сложнее, поскольку финансовые потоки гораздо более запутанны, чем материальные.

Как я уже писал выше, в начале 30-х годов превышение расходов над реальными доходами составляло примерно 15 % (это экспертная оценка) и спад экономики США составил более 30 % ВВП (к нему добавились и чисто деградационные процессы) и около 40 % от докризисных расходов домохозяйств. К кризису 2008 г. превышение расходов над реальными доходами для США составляло около 25 % (эта цифра будет обоснована ниже, в главе, посвященной текущему кризису), и это значит, что ВВП США сократится как минимум на 50 % от той цифры, которая соответствует методикам расчета конца 2000-х годов, когда я производил свои оценки. В настоящее время доля фиктивных активов в ВВП США стала еще больше, в том числе за счет изменения оценки ВВП и добавления в него интеллектуальной собственности и других виртуальных показателей, поэтому формальный спад ВВП по итогам кризиса будет еще больше. Впрочем, на реальном секторе экономики это скажется мало, для него будет вполне достаточно старых оценок.

В общем, в результате использования несистемных методов стимулирования спроса образуются новые (пусть и фиктивные, т. е. не подкрепленные реальными доходами конечных потребителей) активы, например деривативы, а стоимость некоторых видов старых, на первых порах реальных активов очень сильно растет. Это хорошо видно на примере акций, которые в бытность их реальными активами оценивались по капитализации получаемых дивидендов. Затем их справедливая стоимость стала определяться через прибыль компаний, затем – через доход, затем учитываться стали и «гудвил», и затраты, в общем, то, что к реальной жизни может вообще не иметь никакого отношения. И как только эмиссия закончится и спрос на акции будет определяться только теми деньгами, которые могут быть потрачены на сбережения из реально располагаемых доходов, капитализация фондового рынка упадет на порядки.

Нечто аналогичное произошло в начале 30-х годов прошлого века, и фондовый рынок вернулся к прежней капитализации только в 50-е годы, т. е. после 10 лет устойчивого роста по итогам Второй мировой войны. Причины этого роста из нашей теории понятны – Американская технологическая зона расширилась за счет распада Германской, Японской и Британской, но до того в стране бушевала депрессия, которая получила (вторично) название Великой. Можно спорить, закончилась ли она в 1941 г. (год вступления США в войну), поскольку мирная экономика и военная (мобилизационная) сильно различаются, но устойчивый рост уж точно начался только после 1945 г.

Нужно отметить еще одно важное обстоятельство, тесно связанное с рассуждениями предыдущей главы. Мы отметили рост роли финансового сектора, однако точные механизмы этого влияния не продемонстрировали. В случае Великой депрессии они видны невооруженным глазом. В условиях банковского кризиса и недостатка денег в экономике (агрегат М2 в США за время спада сократился с 46 до 32 млрд долларов, см. http://www.sjsu.edu/faculty/watkins/depmon.htm) большинство промышленных предприятий влачило жалкое состояние. Формально сокращение денежной массы соответствовало падению ВВП, но инфраструктура-то, созданная в предыдущие годы, в большинстве своем никуда не делась, поэтому резко выросли издержки на единицу продаваемой продукции.

В этих условиях финансисты, аффилированные с ФРС, могли получить любые объемы кредитов и выкупать перспективные с точки зрения будущего предприятия (в том числе используя как рычаг давления на продавца ограничение кредитования). А компенсировать избыток денежных средств, который при этом образовывался в экономике, можно было за счет контроля тех же финансистов за кредитно-денежной политикой ФРС (в тот момент крайне слабо контролировавшейся государством). В результате доля активов, которые контролировались чисто финансовым сектором американской элиты, сильно выросла.

Вернемся теперь к основной исторической линии, в конец 1920-х – начало 1930-х годов, появлению пятой, Советской технологической зоны, создание которой велось практически одновременно со вторым ПЭК-кризисом капитализма.

Споры о роли Столыпина и Сталина, реформ Витте, Александра III и Николая II идут в нашей стране непрерывно, однако база их обычно идеологическая, а не материалистическая. Понятно, что если исходить из логики «православного царя-батюшки» (да еще и святого к тому же) или же, наоборот, из логики «Николашки-кровавого», то договориться никак не получится. А вместе с тем описанная выше логика создания суверенного воспроизводственного контура и, шире, собственной технологической зоны позволяет более или менее внятно объяснить многие перипетии российской истории.

Итак, ключевым моментом, который предопределил проблемы России, стала промышленная революция середины XIX в. и возникновение технологических зон. Сохранение статуса великой державы и защита собственных интересов были невозможны без промышленной модернизации, т. е. в приведенных выше терминах – создания собственного, чисто российского воспроизводственного контура. А de facto экономика Россия на тот момент была частью Германской технологической зоны, причем даже не частью воспроизводственного контура, а периферией. И попытка оттянуть решение этого вопроса стоила России дорого, как минимум поражения в Крымской войне.

Причин было несколько, две из них мы уже упоминали. Во-первых, у нас не было капитала, во-вторых, не было свободной рабочей силы (в рамках сословного общества с 90 % крестьянского населения), в-третьих, не было рынка сбыта высокотехнологической (на тот момент прежде всего продукции машиностроения) продукции. Отдельные военные технологии мы освоили, но даже их вывести в большой масштаб было сложно.

Классический пример возникающих при этом проблем показал Петр I в его истории с колоколами, снятыми с церквей и перелитыми на пушки: при наличии достаточно передовых технологий производства последних у нас не было промышленности, обеспечивающей необходимый объем сырья. А создать заводы, которые бы это сырье производили, было тоже невозможно, поскольку без экстренных закупок сырья со стороны государства они не выходили на самоокупаемость. Да и нормальных рабочих на них не было, в результате возник потрясающий феномен из разных эпох – заводские крепостные!

Даже в сельском хозяйстве из-за этого были проблемы: крайне малоземельные крестьянские наделы никак не могли использовать современные технологии, у них просто не было достаточно денег, чтобы даже начинать думать об этом. Мал был и объем товарного зерна, поскольку выращенный урожай шел в основном на собственное потребление крестьянами. Выражаясь современным языком, экономика (в том числе сельское хозяйство) была не монетизирована, взять деньги вперед, под будущую прибыль, было практически невозможно.