Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Но не слишком ли долго мы задержались в «Тюдоре»? Пора и на улицу.

Статный молодой швейцар в светлых щегольских брюках и зеленой куртке, узнавая постоянного жильца, прикладывает руку к козырьку.

— Гуд афтануун, сэр! — говорит он. — Добрый день!

— Гуд афтануун. Хау ар ю? Как вы?

— Сэнк ю! Ай эм квайт уэлл! Спасибо! Очень хорошо!

Мы обмениваемся широкими оптимистическими улыбками.

Моя гостиница — часть маленького городка в огромном городище. Городок называется «Тюдор-сити». Когда-то им гордилась улица. В нем несколько кирпичных башен, довольно хмурых и, по сегодняшним временам, невысоких. Все они — близнецы, рожденные в начале двадцатых годов. Газеты писали тогда об открытии городка: великое предприятие, двадцать пять миллионов долларов затрат, свой отель «Тюдор», свои рестораны, своя церковь, свои садики, свой собственный великолепный вид на Ист-ривер и Сорок вторую улицу.

В сумерки на одной из башен зажигаются красные неоновые буквы: «Тюдор-сити». Они как маяк над людскими потоками Сорок второй улицы. Их видно даже с Бродвея. С тех пор как их зажгли впервые, в каменных башнях «Тюдор-сити» успело вырасти целое поколение.

Башни увенчаны геральдическими фигурами. В трещинах, забитых пылью, кустится трава. Над серыми крылатыми грифонами телевизионные антенны. Фасады лишены нынешней геометрической строгости: башенки, балкончики, выступы, карнизы.

Церковь, построенная когда-то для обслуживания обитателей «Тюдор-сити», распахнула двери в сторону штаб-квартиры ООН. На медной доске, схожей с мемориальной, подобраны изречения, приглашающие многие нации войти в божий дом, дабы бог наставил их на путь истинный. Пониже — объявления о проповеди на тему «Как укрепить веру», о дополнительном приеме в церковный хор, а также о том, что 5, 11 и 17 октября в церкви после богослужения будут показаны сцены из романа Александра Дюма «Три мушкетера» в постановке режиссера г-на Мильтона Мильтиадис.

«Тюдор-сити» поднят над улицей. В его владения ведут каменные лестницы. «Бросайте сор в корзину», — написано у подножия. Это напоминает предупреждение: «Вытирайте ноги при входе».

На скамеечках возле лестницы сидит унылый негр в красной рубашке и двое белых. Один далеко вытянул ноги, и бахрома брюк не прикрывает нечищенные башмаки и пятку, выглядывающую из дырявого носка. У всех троих на лицах полнейшее равнодушие к окружающему. Я хочу сфотографировать их, но тот, с бахромой, молча показывает мне здоровенный кулак.

Поднимаюсь по лестнице, усыпанной бурыми листьями и обрывками бумаги. Наверху — другой мир. Деревянная изгородь. Темные старые жерди, сучковатые, в трещинах, как в сибирских «поскотинах», ограждающих выгон от пашен. Изгородь окружает чахлый садик. На калитке надпись: «Частное владение! Только для жителей «Тюдор-сити». И замок. Обыкновенный висячий замок, какой вешают на сараях.

Но изгородь-то, изгородь! Сколько ей лет? И подновляют, берегут, тоскуя по сельской идиллии среди камня, бензиновой гари и вечной гонки куда-то и зачем-то.

И вообще здесь, наверху, стараются сохранить дух «добрых старых времен». В нижних этажах, где приютились таверны и магазинчики, — цветные стекла витражей, простых, наивных, без модернистских ухищрений. Над дверями вензеля, песьи головы, медные, с прозеленью фонари — подделка под следы эпохи, каковой в истории Соединенных Штатов попросту не было.

Но с давних лет сюда, в Америку, собирали отовсюду все, что казалось полезным и интересным. Появились даже гербы несуществующих дворянских родов, чужая и непонятная, но загадочно-красивая геральдика. Вот и уживается она теперь с плакатом, где знаменитый игрок в бейсбол распечатывает пачку рекламируемых сигарет, уживается со стрелкой-указателем: «Бомбоубежище».

В маленьком ресторанчике наверху почти пусто. Люди, мчащиеся там, внизу, вдоль улицы, едва ли даже подозревают о его существовании. Тут Боб знает Билла, а буфетчик в белом фартуке — вкусы их обоих и последние новости «Тюдор-сити».

Присаживаюсь к столику. Буфетчик ставит передо мной стакан, где в коричнево-паточной кока-коле плавают кубики льда.

— Вы русский? — слышу я вдруг по-русски.

Старик за соседним столиком вопросительно смотрит на меня. Подтверждаю. Но как он определил мою национальность?

— Вот, — показывает старик на карман моего пиджака. Оттуда высовывается номер «Литературной газеты».

Старик, должно быть, разглядел крупные буквы заголовков. Он просит показать газету. Осторожно, с любопытством рассматривает ее.

— Это что же, для писателей издается? Или для читателей? Простите, что любопытствую.

Объясняю. Старик кивает головой. Он одет в хороший темно-синий костюм, на нем свежая рубашка, на манжетах поблескивают золотые запонки.

— Признаюсь, первый раз вижу такую газету, — говорит он. — «Правду», «Известия» иногда покупаю из любопытства. А вы, поди, о «Биржевке» и не слышали? А? Была, представьте, такая в Петербурге…

Я замечаю, что слышал о «Биржевых ведомостях» и даже брал как-то комплект в библиотеке.

— Значит, прошлым интересуетесь? Сознайтесь, увлекательная была все-таки газета, а?

Старик не спрашивает меня, кто я и как попал в Нью-Йорк. По-видимому, «Литературная газета» в моем кармане сразу навела его на мысль, что я не из здешних русских, а «оттуда». Мне тоже неловко начинать с расспросов. Я завожу разговор о «Тюдор-сити».

— Да, — задумчиво кивает старик, — это, если хотите, оазис. Все вокруг перемололось, а здесь — как прежде. Я, знаете ли, без большой необходимости и вниз не спускаюсь.

Он показывает рукой в сторону лестницы. Говорит, что любит посидеть в садике, хотя, конечно, какой это садик. Так, пять деревьев, да и те не мешало бы каждый день чистить пылесосом. Прежде деревьев было больше, но они погибли: мало света, мерзкий воздух, вон рядом дымит электростанция.

Я спрашиваю, что было прежде на том месте, где штаб-квартира ООН. Старик не помнит точно. В двадцатых годах весь берег вокруг «Тюдор-сити» был застроен складами, дешевыми гостиницами, доходными домами. Неподалеку была скотобойня, и, когда с той стороны дул ветер, приходилось затыкать нос.

Но, продолжает старик, разве теперь не приходится затыкать нос все время, пока идешь по улице, где эти чертовы автомобили задались целью удушить человека в своих газах? Да, в двадцатые годы не было телевизоров, не было карманных радиоприемников, но зато не было и водородной бомбы, которая висит над головами мирных людей.

— Просто мы с вами были моложе, — замечаю я.

— Мы? Я действительно был моложе, а вас-то в те годы, наверно, и из-под стола не было видно. Но не в этом дело, не в молодости. Я сужу объективно, можете мне поверить. Жизнь была проще, чище, здоровее. Сумасшедшие дома не были переполнены, и на нервы жаловались только салонные дамочки. Когда я приехал в эту страну, американцы гордились ею, а люди в других странах гордились американцами…