Георгий Кублицкий - Про Волгу, берега и годы

У стен Мемориала. — Московская улица. — Комната над лестницей. — Размышления у старой, карты. — До того, как дом стал музеем. — История "Фрегата "Паллады". — Художник из Прислонихи.

Беломраморный Ленинский мемориал поднят над Волгой.

Как бы под защитой его стен — два дома. Два старых дома, каких прежде было много в Симбирске. В одном из обыкновенных этих домов родился Ленин. В другом прошли первые месяцы его жизни.

А рядом третий, давно и хорошо знакомый двухэтажный деревянный дом, где семья Ульяновых прожила до лета 1875 года. И вот каким был тогда маленький мальчик Володя Ульянов, посмотрите, он стоит подле дома, и мать положила ему руку на плечо…

У подножья этой трогательной своей человечностью скульптуры алеют тюльпаны. Солнце заливает площадь, просторную и строгую. Стеклянная громада гостиницы горит исполинским маяком. А люди и замечают, и не замечают ее. Они смотрят на старые дома. Величественных зданий, задуманных талантливыми архитекторами и выполненных искусными строителями, по планете разбросано немало. И не столько беломраморный фасад Мемориального центра, сколько вот эти, принадлежавшие когда-то жене унтер-офицера и вдове дьякона, очень обыкновенные дома, поставленные людьми, пришедшими на заработки в город из симбирской деревни, людьми, не слышавшими слово "архитектура", да и в грамоте едва умудренными, будут привлекать взгляды и сердца наших правнуков, как привлекают сегодня наши.

Беломраморный Ленинский мемориал поднят над Волгой. Завершена главная стройка Ульяновска. Жизнь в обновленном городе снова обрела спокойный ритм.

А годом раньше…

"Белоруссия" пришла в Ульяновск погожим летним днем.

От нового речного вокзала автобус довез пассажиров до "Дома Гончарова". Здесь пересекаются главные маршруты, и нет, наверное, местного жителя, который не смог бы показать дорогу к этому зданию с чугунной доской, напоминающей, что большой русский писатель — местный уроженец.

Я уверенно направился к столпу высотной гостиницы "Венец" (23 этажа, более 1000 мест’). Свернул за угол, прошел сотню шагов и… заблудился! А ведь Ульяновск я знал лучше, чем любой другой город Поволжья, жил здесь больше полугода, путешествуя по Волге, непременно навещал знакомые места. И все-таки заблудился.

Все было перекопано, перекроено, перекрыто. За дощатым забором глухо бил копер. Забор испуганно вздрагивал. Надписи предупреждали посторонних, что вход им запрещен, а жизнь их подвергается опасности. Самосвалы, рыча, подтверждали реальность угрозы. Стена старого дома рухнула вдруг совсем рядом с тополем, поседевшим от пыли.

Единственным знакомым ориентиром в этой строительной сумятице был нелепо торчащий перед строящимся зданием кусок старой монастырской стены. Только тут я понял, где именно нахожусь. Однако едва спасительный ориентир обрадовал меня, как глубокий ров заставил отказаться от надежды пройти кратчайшей дорогой к "Венцу".

И я бежал! Да, позорно бежал в тишь Карамзинского садика, на скамейку под кустом сирени, к памятнику, где Клио, богиня истории, которую в давние годы простодушные обыватели принимали за жену Карамзина, бесстрастно взирает на суету мирскую. Здесь, разложив блокноты прежних лет и заглядывая в путеводитель, приблизительно определил, что именно безвозвратно исчезло в приволжских кварталах.

"В стройке весь город". Мы часто говорим так — и с достаточным основанием — о многих наших городах. Но то, что происходило летом 1969 года в Ульяновске…

Весь город от главной улицы Гончарова до волжских откосов и сами эти откосы, то есть значительная часть прежнего Симбирска, переделывалась почти полностью. Оставалось то, что принадлежит Истории. Вокруг же вкраплений драгоценной старины — даже не современность, а как бы завтрашний день нашего градостроительства.

Город, где триста пятьдесят с лишним тысяч жителей, не может стать только памятником. Он живой, растущий организм. Мемориальный центр, Ленинские музеи, — сердце Ульяновска, или, употребляя совсем уж не материалистический термин, — его душа. А все остальное строилось для благоустройства жизни людей, для повседневных их нужд, духовных и материальных. Книгохранилище. Дом быта, Дом торговли, крытый рынок. Гостиницы. Новый вокзал. Новое здание педагогического института. Дворец культуры профсоюзов. Дворец пионеров, центр целого детского городка на волжском склоне. Новое здание школы № 1, поскольку старое, бывшая гимназия, где учился Володя Ульянов, сохраняется в значительной мере как мемориальное.

Город был так разворошен и разрыт, что, казалось, нужны годы, чтобы все встало на место. А что именно и где должно встать? Как все будет, когда уйдут строители?

Только увидев на выставке большой макет, я приблизительно представил себе завтрашний Ульяновск.

И вот всего год спустя он уже не завтрашний, а сегодняшний. Макет воплощен в стальных конструкциях, бетоне, стекле, мраморе. На высокой горе, этом естественном пьедестале, Мемориальный комплекс встал символом города.

У причалов Ульяновска швартуются теплоходы. Тысячи и тысячи людей поднимаются на гору. Тем из них, что попадают сюда впервые, кажется, будто всегда был этот город таким, торжественно-величественным…

Я помню другой Ульяновск — сначала довоенный, потом город первой военной зимы.

На улице Ленина вдоль тротуаров намело синие сугробы. Их некому было убирать, они постепенно сжимали проезжую часть. Только возле Дома-музея улицу поддерживали в полном порядке.

В ту зиму в городе жил Дмитрий Ильич Ульянов. Рассказывали, что он не раз бывал в доме своего детства и проводил здесь долгие часы, вспоминая прошлое. Младший брат Ленина был последним оставшимся в живых членом большой семьи Ильи Николаевича Ульянова.

Иногда возле ворот Дома-музея останавливались грузовики. Красноармейцы прыгали через борт, отряхивали снег с валенок. Они заезжали сюда, отправляясь на фронт.

С начала войны в Ульяновске разместили некоторые важные оборонные учреждения. Город оказался перенаселенным. В предвоенные годы в нем строили мало. Он считался районным городом Куйбышевской области. Поражала памятная доска на одном из домов: дерево, раскрашенное под мрамор. Часть улиц не была замощена, глубокие колеи и осенняя грязь затвердели при первом же морозе. Окна старых особнячков с наступлением темноты плотно закрывались ставнями, и оттого улицы казались вымершими. Шагам редких прохожих вторил скрип досок тротуаров.

После конца навигации стихло и внизу, у пристаней. Морозным днем, убегая от ледостава, прошли в Астрахань последние пароходы. Их окутывал пар, на "сияниях" — так называют решетку, прикрывающую гребные колеса, — замерзшие брызги образовали ледяные наросты. Было странно видеть на палубах людей в шубах. Говорили, что это эвакуированные. Прощальные свистки казались простуженными, охрипшими.