Арлен Блюм - Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Позднее К. М. Азадовскому удалось получить доступ к документу, неопровержимо свидетельствующему о том тотальном «библиоциде», который царил в советское время, а именно к «Акту», составленному «на основе заключения Леноблгорлита № 196 от 22.12.1980 г.». Специальная «тройка», руководствуясь этим «заключением», «…отобрала к уничтожению следующие материалы, не подлежащие ввозу и распространению в СССР, а также не представляющие научной ценности (далее перечислены 10 книг.). Материалы перед уничтожением сверили с записями в акте и полностью уничтожили путем сжигания (подписи членов комиссии, везде курсив наш. — А. Б.)». Ничего нового, впрочем, в такой практике не было… Еще в декабре 1926 г. явно старорежимные, а потому еще немного наивные сотрудники Ленинградского губернского архивного бюро попытались причислить и приравнять к архивному материалу рукописи, запрещенные местным Гублитом к печати. Они полагали, что «гранки и тексты рукописей, как имеющие следы делопроизводства в виде ремарок сотрудников Гублита и штампов о выпуске в свет», должны обязательно передаваться на государственное архивное хранение. Запрошенный на этот счет Главлит РСФСР прислал такое поразительное и не оставлявшее никаких надежд распоряжение: «Гранки и тексты рукописей сдаче в Центрархив не подлежат, их следует уничтожать как секретный материал, утративший свое значение» (курсив наш. — Л. Б.). Цензоры, таким образом, совершенно серьезно полагали, что факт запрещения ими какого-либо текста означал одновременно и окончательную утрату его ценности для человечества. Самое страшное и непоправимое последствие этого решения состояло в том, что незамедлительному уничтожению подлежали все отклоненные рукописи художественных произведений. Замечу, что дореволюционная цензурная практика абсолютно исключала такое варварство [139] ЦГАЛИ СПб. Ф. 31. Оп. 2. Д. 9. Л. 7 .

Но не только писатели первой волны эмиграции, принадлежащие к Серебряному веку и оказавшиеся затем за рубежом, исключались из читательского обихода. В 70-е годы наступила пора писателей третьей волны, которых постигла та же участь. Книги десятков литераторов и ученых подверглись уничтожению, в «лучшем случае», заточению в библиотечные спецхраны (об этом уже заходила речь в параграфе «Библиотеки»). Они же фигурируют во многих документах, затребованных КГБ в связи с обнаружением их во время обысков. Главный «криминал», разумеется, состоял в хранении книг А. И. Солженицына, прежде всего, — зарубежного издания «Архипелага Гулаг», заслужившего такую оценку цензоров: «Книга диссидента А. Солженицына “Архипелаг Гулаг”. Советское правительство трактуется как диктаторский режим» и т. п. В «Нобелевской лекции» и «Письме вождям Советского Союза» они нашли «…измышления об отсутствии свободы творчества в СССР», «…в книге “Солженицын и другие” (ФРГ) пропагандируются произведения Солженицына и других диссидентов, оправдываются их отступнические действия. Диссиденты выдаются за лучших людей России, покинувших Союз потому, что они не могли выдержать жестокую духовную атмосферу».

Эксперты из Ленгорлита впадают в прокурорский тон именно тогда, когда речь заходит о книгах Солженицына и других «врагов советского народа»: «Такие бредовые сочинения, как “В круге первом”, “Бодался теленок с дубом” ярого антисоветчика Солженицына, “Голос из хора” Абрама Терца (это псевдоним известного антисоветчика, диссидента А. Д. Синявского), “Часть речи” Иосифа Бродского начинены самой беспардонной антисоветской клеветой, грубыми инсинуациями и дезинформацией, рассчитанной на политических недоучек и невежд».

Не раз попадала в поле зрения КГБ и цензоров книга товарища Солженицына по лагерной «шарашке» (см. «В круге первом»), переводчика, германиста-литературоведа Льва Копелева (1912–1997), вынужденного покинуть родину в 1980 г. (см. с. 97) [140] Там же. Д. 150. Лл. 2–6. 11–19. .

Серьезные препятствия возникали на пути нечастых попыток издания произведений писателей первой волны эмиграции в самой «метрополии», чем занималась уже цензура «внутренняя». Советский читатель не должен был знать о Ходасевиче, Георгии Иванове, Набокове и других крупнейших поэтах и прозаиках Русского зарубежья. Исключения были сделаны буквально в считанных случаях — для Куприна и Цветаевой, потому, должно быть, что они «искупили свою вину», вернувшись на родину в конце 30-х годов, для Бунина (все-таки классик!), Саши Черного, поскольку его сатиры метили в «обанкротившихся растленных интеллигентов» и вообще «разоблачали пошлость буржуазного мира» (трафаретные высказывания советских литературоведов). Но и в этих немногих случаях творчество писателей было представлено преимущественно дореволюционными произведениями; тексты эмигрантского периода или вообще не были представлены, или обезображены до неузнаваемости с помощью усечений.

Первым совершил прорыв цензурной блокады Саша Черный. В 1960 г. вышел впервые после сорокалетнего забытья (поэт в 1920 г. эмигрировал) сборник его стихотворений в Большой серии «Библиотеки поэта», снабженный вступительной статьей Корнея Чуковского. Подготовка сборника шла с большими цензурными препятствиями. Начальник Ленинградского управления О. Соколов, получивший верстку сборника, сразу же сигнализировал в обком — «заведующему Отделом науки и культуры Богданову Г. А.»: «…Издание сборника целесообразно только при правильном отборе текстов. Однако издательство подошло недостаточно тщательно к отбору, включив в сборник стихотворения, печатание которых нецелесообразно (“Воробьиная элегия”, стр. 453, “Песня”, стр. 244, “Лошади”, стр. 184, “Амур и Психея”, стр. 264, и др.) В связи с вышеизложенным прошу Вашего указания» [141] Там же. Д. 55. Л. 13. Сотрудники «Библиотеки поэта», как я знаю, могут рассказать немало интересного по поводу прохождения не столько в цензуре, сколько в процессе издательской подготовки других сборников этой знаменитой серии. Насколько мне известно, над этой темой работает Л. С. Гейро, долгое время редактировавшая эти сборники и знающая «изнутри» всю сложную издательскую механику. .

Правда — то ли сыграл свою роль авторитет Чуковского, то ли «Богданов Г. А.» решил не связываться, — сборник Саши Черного все-таки вышел в свет без купюр, на которых настаивал главный цензор Ленинграда. Другие случаи вмешательства в тексты заканчивались не столь благополучно…

Литературные журналы вообще, а ленинградские в особенности, всегда вызывали настороженный и, конечно, сугубо специфический интерес различных инстанций, надзирающих за чистотой идеологии. На протяжении десятилетий в этом играл большую роль августовский синдром 1946 года — память о разгроме ленинградских журналов…