Арлен Блюм - Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

В целях, так сказать, «объективности» повесть поручено было прочитать также цензору Т. И. Панкрееву, который 8 января полностью солидаризовался со своим коллегой: «По указанию начальника отдела мною параллельно со старшим цензором Липатовым В. Ф. прочитана повесть Михаила Алексеева “Хлеб — имя существительное” (в верстке журнала “Звезда”, № 1 за 1964 г.) <���…> В своих новеллах <���автор> нарисовал потрясающую картину современной деревни, и эта картина вызывает серьезные возражения политического характера <���…> Повесть, на мой взгляд, ни в какой мере не способствует укреплению колхозного строя. Наоборот, она может сыграть роль “ушата холодной воды”, обрушенного на головы людей, воодушевленных решениями декабрьского пленума ЦК (он был посвящен очередному подъему сельского хозяйства. — А. Б.). История деревни “Выселки”, описанная в повести, это история катастрофического разорения крестьян. Коллективизация, как утверждает автор, вызвала “море людских слез” (с. 37) <���…>». Приводит он еще один «неопровержимый» довод, делающий невозможным публикацию повести: «“Выселки” рисуются страшной глухоманью… Между тем, они находятся в Саратовской области, в непосредственной близости от величайших в мире гидроэлектростанций (курсив наш. — А. Б.). И в этих-то условиях автор позволяет “героям” своей повести полемизировать с важнейшими ленинскими положениями о строительстве коммунизма. Чего стоит, например, хотя бы такая возмутительная реплика: “ Выходит, наши выселки есть советская власть минус электрификация ” (с. 53). Видимо, не случайно и то, что вопреки установившейся у нас транскрипции слова “ Советская власть ” везде пишутся с маленькой буквы (с. 38, 53, 76) <���…> Партийные органы в повести выглядят в роли душителей народной демократии (например, решение о выборах председателей колхозов) либо в роли главных очковтирателей. Ну и не мудрено, что для такой роли автор подобрал секретарю РК КПСС довольно символичную фамилию “Бивень ”<���…>». И, наконец, последний убийственный довод, столь часто используемый цензурой, — отсутствие «оптимизма»: «Слов нет, тяжело пришлось женщинам, потерявшим мужей в годы войны. Глубокие душевные раны у многих из них еще не зарубцевались по сей день. Но по прочтении повести невольно возникает вопрос: зачем ворошить прошлое, травить эти кровоточащие раны, не лучше ли помочь людям преодолеть постигшее их горе? Мрачная концовка делает произведение в целом глубоко пессимистическим. Считаю, что подписывать к печати повесть М. Алексеева нельзя. О ее содержании необходимо информировать вышестоящие партийные органы» [149] Здесь и далее цитируется по сборнику: Цензура в СССР. Документы С. 416–419. .

Оба отзыва, написанные, как заметит читатель, весьма коряво, по жанру и стилистике скорее напоминающие политические доносы, поставили под удар январский номер 1964 г. Подписанный к печати только 21 января, он вышел с опозданием на месяц. Повесть все же появилась в нем: по-видимому, редакции удалось отстоять ее в партийных инстанциях, за которыми всегда оставалось последнее слово (к сожалению, в бывшем партархиве не удалось найти документальных следов этой истории: зачастую всё решалось по телефону или при личных встречах.). Конечно же, кое-чем пришлось пожертвовать… Убрано было «море слёз» в период коллективизации, исчезла, разумеется, «возмутительная реплика» деда Капли (вариант местного деда Щукаря) насчет электрификации, в которой цензор увидел пародирование сакрализованной ленинской формулы коммунизма. «Символичная фамилия» секретаря райкома «Бивень» заменена его чином, — «Первый», строчная буква в опять-таки сакральном сочетании «Советская власть» заменена прописной, сделаны кое-какие купюры и т. д. В связи с этим, как можно понять, редакция отказалась от своего первоначального замысла — выдвижения повести на соискание Ленинской премии. Хотя она и вышла в Москве миллионным тиражом в конце года (в серии «Роман-газета») и много раз издавалась впоследствии, Алексеев премию не получил; он, правда, был награжден спустя 12 лет (1976 г.), но другой премией (Государственной) и за другое произведение — роман «Ивушка неплакучая». Между прочим, во многих московских переизданиях повести мы обнаружим точно такие же купюры, что и в первой публикации, появившейся в «Звезде»: возможно, это совпадение, но, скорее всего, московские цензоры получили соответствующий сигнал от своих «ленинградских товарищей»…

В 1964 г. — последнем году «оттепели» — внимание цензоров снова привлек Юрий Герман. Дело в том, что по установленным еще с 20-х годов правилам малейшее упоминание о деятельности «чекистов» и созданной ими системе лагерей могло проникнуть в печать только с благословения их самих. Дабы уберечь журнал от неприятностей, главный редактор журнала 14 сентября 1964 г. напрямую, минуя цензуру, обратился к начальнику Ленинградского управления КГБ В. Т. Шумилову. Имеет смысл полностью привести сейчас этот «документ эпохи»:

«Уважаемый Василий Тимофеевич!

В 10, 11 и 12 номерах журнала “Звезда” публикуется новый роман Ю. Германа “Я отвечаю за всё”. Это завершающая часть трилогии, начатой романами “Дело, которому ты служишь” и “Дорогой мой человек” (произведениями, завоевавшими признание критики и читателей). Один из главных положительных героев романа — чекист Август Штуб, человек, в полную меру сил противостоящий нарушениям социалистической законности. Тов. Герман заверил редакцию, что по всем главам романа, связанным так или иначе с работой органов госбезопасности, он консультировался с ответственными работниками Управления КГБ и сделанные ими замечания учел.

В настоящее время 10-й номер журнала находится уже в Горлите, но товарищи из Горлита хотели бы иметь официальную визу Вашего Управления. Редколлегия журнала полагает, что: а) в части, касающейся разведывательной работы Штуба в тылу врага, никакие секретные методы не раскрываются, ибо там сказано об этом гораздо меньше, чем в десятках книг, уже выпущенных Воениздатом на эту тему (“Библиотека военных приключений”); б) в части, касающейся работы Инны Горбанюк врачом в системе ГУЛАГа, также нет ничего, выходящего за пределы острой критики, какой партия подвергла клику Берия (на эту тему опять-таки во многих произведениях советской литературы последних лет сказано гораздо больше — достаточно прочесть одни только 7-е номера за 1964 г. “Октября”, “Нового мира”, “Москвы”); в) в части, касающейся непосредственно работы Штуба на посту нач. областного управления НКВД, создан образ честного коммуниста, чекиста школы Дзержинского; этот образ противопоставлен бериевским выкормышам и является успехом писателя. Именно Штуб хранил честь чекистского имени даже в самые трудные годы.