Александр Маркин - Дневник 2002–2006

11 сентября

Иду домой — вижу на троллейбусной остановке напротив моего дома стоит Коля, дворник-идиот из ИМЛИ, вид растерянный, рядом клетчатая сумка на колесиках. Что он тут делает? Говорю ему: здравствуй, Коля! Он смотрит на меня, выдавливает из себя отрешенное: здравствуйте. И будто бы не узнает. Я потом наблюдал за ним, он еще полчаса стоял на остановке, ходил вокруг своей сумки. А когда я прохожу по Поварской, мимо ИМЛИ, он мне всегда машет рукой, кричит с порога: привет, Саша! Даже когда я иду по другой стороне улицы, в ИМЛИ заходить не собираюсь.

Наверное, он идентифицирует знакомых ему людей только в пределах ИМЛИ.

Все так: царицу / умертвить придется // Коли Антоний на нас войной пойдет, — // Секретнейший приказ царя уже получен.

(Прим, автора: От чрезмерной любви к ней, чтобы она никому не досталась после его смерти.)

13 сентября

Сегодня мне рассказали историю про дворника-идиота Колю. На заре перестройки в ИМЛИ приехала делегация немецких ученых из ГДР. Германия тогда еще была разделена. А Коля был одет в праздничный костюм с галстуком, тогда он еще не ходил по двору ИМЛИ с метлой или железным ведром и в отличающем его от сотрудников ИМЛИ (не от всех) дворницком тулупе. И он так сильно хотел поговорить с немцами, потому что он в общем-то человек очень общительный, что подошел к ним и сказал им все немецкие слова, которые он знал.

А знал он только четыре слова: хайль гитлер хэндэ хох.

Ученые из ГДР были скандальными и наверняка агентами штази, потому что тогда агентами штази были все восточные немцы (и некоторые западные), возмутились, побежали к тогдашнему директору ИМЛИ, стали жаловаться на невежливого научного сотрудника в галстуке. А директор говорит: вы уж нас простите, он не научный сотрудник, он идиот. И запретил Коле ходить на работу в костюме при галстуке и разговаривать по-немецки. Ты — дворник, сказал бывший директор, вот и носи дворницкий тулуп. С тех пор Коля пишет стихи.

Когда не о чем говорить, приходится рассматривать фотографии.

14 сентября

Сижу за круглым столом. Смотрю в окно. Так проходит моя ночь. Холодно. В субботу обедал на балконе под стук скейтбордов, бьющихся о бордюры площади защитников неба.

Половина четвертого ночи. В бизнес-центре Крылатское горит свет в нескольких офисах. Неужели там кто-то работает по ночам? (Конечно, у денег нет дня и ночи.)

15 сентября

В метро ехали темнотемнокожие индийцы. С маленькими ступнями, в ботинках на высоких каблуках, в костюмах и чалмах, и с руками в золотых перстнях с каменьями на каждом втором пальце. Двое сидели, развалившись, на сиденьях, а один изучал схему метро. Смотрел на схему на стене вагона, а потом в схему у себя в руках и, кажется, не мог понять, куда они едут. Напротив дремала, поддерживая правой рукой свою голову, падавшую ей на грудь (из-за одряхлевших шейных мышц) совсем древняя старушка, в платке, скрывавшем почти лысый череп, и бежевом плаще. Индусы громко переговаривались между собой на непонятном языке. Старушка очнулась от дремы, смотрела на них, сначала прищурившись, потом открыла глаза и смотрела на них ласково; потом громко спросила скрипучим голосом (когда она говорила, я видел ее почти беззубый рот): вам на какую станцию, экзотические? (Я смотрел не нее: от нее исходило ощущение покоя, и я подумал ужасно банальную мысль, что к глубокой старости, наверное, вбираешь в себя глубину мира.) Индийцы ничего не ответили, продолжали говорить на своем непонятном языке, немного смеялись, кивали в сторону старушки. (Я подумал, что хочу дожить до ее лет, что вообще я проживаю прекрасную жизнь.)

Возвращался домой. Автобус стоял полтора часа в пробке. Проезжал кто-то из руководителей государства. Дорогу перекрыли шестью бензовозами. Почти все время езжу еще с молодым человеком (кроме того парня, которого встречает мужчина). У молодого человека русые волосы, красивое лицо (особенно скулы и нос), красивая шея. И пальцы благородной формы. И обручальное кольцо. Я привык ездить с ним. (Привык ли он?)

Наблюдаю, как в повседневном общении стремительно обедняется мой язык. (Я малопригоден для ебли и, кажется, совсем непригоден для совместной жизни.)

В буфете моего университета иногда встречаются такие прекрасные студенты. Но уродов тоже много. Если не внешне, то с моральными изъянами, наверняка. Один, очень красивый, сидел сегодня за соседнем столиком, в черном костюме (пиджак на спинке стула), в белой рубашке, что-то переводил, заглядывая в желтый лангеншайдовский словарь. А я разговаривал с коллегой, он едет учиться в Женеву, говорит: когда я летел в Москву из Тайланда, нас так трясло, что я уже фантазировал о том, как на факультетском стенде вывесят мой некролог. А в Швейцарии есть ночные клубы, где показывают fucking show? Когда я рассказываю про литературу XVII века, конечно, если студенты хорошо себя ведут, я рассказываю им про то, что Левенгук, ну, изобретатель микроскопа, первым делом стал разглядывать совсем не листочки, цветочки и не крылышки бабочек, а сперму. И увидел сперматозоиды. Что же еще рассматривать под микроскопом?

Где-то читал, что книги — это лучший подарок и что они, конечно, лучше, чем самые преданные друзья, потому что книги, в отличие от друзей, никогда не предают. Кажется, глупости. Книги предают, как только пытаешься их понять. Книги преданы только своему автору, и то не всегда.

16 сентября

Винкельман — это гомосексуальное все. И даже фамилия у него соответствующая. «Размышления по поводу подражания» — бесконечный каталог гомосексуальных стереотипов и шаблонов, собрание сокровенных фантазий любого современного пидораса, младого и старого. Мускулистые юноши, подставляющие свои мускулистые попки мудрецам (чтобы обогатиться знаниями), мускулистые мальчики, у которых контролируют процент жира в организме, чтобы мальчики были красивыми, начинающих жиреть насильно сажают на диету, и вообще все телесные недостатки старательно исправляются при помощи физических упражнений; мускулистые юноши с Софоклом во главе, которые жаждут танцевать голышом на публике, мускулистые юноши, которых Микеланджело обливает водой, чтобы лучше разглядеть их мускулистые мускулы, мускулистые юноши, настолько мускулистые, что их даже сифилис не берет. «Болезни, которые могли бы разрушить столько красоты, — сообщает Винкельман, — были еще неизвестны грекам. Венерические несчастья и их дочь, английская болезнь, не могли бы свирепствовать в античной Греции ни коим образом — так красивы были древние греки».

Впрочем, по Винкельману, красивы не только греки. «Есть целые народы, такие красивые, что они сами не замечают своей красоты. Путешественники говорят, что такими нациями являются грузины и кабардины, жители крымской Татарии».