Наталья Морозова - Любимые книги

А как же, спросим мы, это сочетается с ненавистью буржуазии к царю? Что поделать: инстинкт самосохранения толкает буржуазию к необходимости из двух зол выбирать меньшее. Царь, он хоть и мешает буржуазии развиваться, но все же он свой брат эксплуататор, с ним хоть как-то можно договориться. В крайнем случае пусть уж он остается, только пусть и буржуазии даст ее кусочек пирога, то бишь власти. Есть же разные там думы, конституции и прочее.

А уж если народ победит, то скинет всех эксплуататоров! Вот что внушает буржуазии чувство смертельного страха, что толкает ее на самое низменное, самое банальное торгашество. Надо сказать, что царь и его слуги быстро раскусили «трусливую и двуличную душонку» либерала (т. 11, с. 156). Поэтому царь и относится к «революционным» речам либералов, к их требованиям и угрозам лишь как к торгашеским приемам. И торговля идет вовсю: либеральные говоруны продают царю свой любимый народ.

Народ, как мы уже говорили, все-таки нужен, буржуазии. Во-первых, в качестве лошадки, верхом на которой хорошо бы въехать на вершину власти. Во-вторых, в качестве пугала для царя. Ну а если говорить по большому счету, то им, так же как и царю, на народ наплевать. Поэтому все их восклицания о Думе, о конституции – все это лишь базар. Но – почитаем лучше, как об этой торговле пишет Ленин:

«Базар идет на славу. Расторговываются хорошо. Запрашивают хорошие господа из общества, запрашивают и прожженные господа из придворных. Все идет к тому, чтобы скинули с цены и те, и другие, а затем… по рукам, пока рабочие и крестьяне не вмешались .

Правительство ведет ловкую игру: консерваторов оно пугает либералами, либералов пугает „радикальными“ освобожденцами, освобожденцев стращает республикой. В переводе на классовый язык интересов и главного интереса – эксплуатации рабочих буржуазией – эта игра значит: давайте-ка, господа помещики и купцы, сторгуемся, поделимся по-доброму властью мирком да ладком, пока не поздно, пока не поднялась настоящая народная революция, пока не встал весь пролетариат и все крестьянство, которых куцыми конституциями, косвенными выборами и прочим чиновничьим хламом не накормишь» (т. 10, с. 71).

Интересно – с точки зрения литературных приемов – проследить разницу в описании торгующегося царя и торгующейся буржуазии. Поведение царя вызывает гнев, ненависть, но порой и – уважение. Да, да, я не оговорилась, именно уважение. Во всяком случае, это враг сильный, открытый и действует довольно логично. И пусть это – логика эксплуататора, но – логика, а потому и заслуживает, чтобы ее ну если и не уважали, то хотя бы считались с ней. Надо еще добавить, что в основе логики царя лежит ведь не его личный каприз, а освященное веками и богом право престолонаследия. Ведь царь твердо знает, чего он хочет: сохранить власть любой ценой. Конечно, лучше бы подешевле. Но когда его власти грозит реальная опасность, тогда, конечно, никакая цена не велика.

Надо сказать, царь вовсе не плохой политик. Как только революционное движение на подъеме, он уступками приманивает к себе либералов. Но зато, когда волну революции удается сбить, те же либералы выставляются им за порог.

С народом у царя разговор короток: пушки и нагайки. С либералами царь обращается так, как и полагается обращаться с лакеями: высокомерно, пренебрежительно. Так что либералы за свою двойственность заслужили презрение и от царя, и от социал-демократов. И Ленин буквально бросает им в глаза жестокую правду о них: «Вы боитесь остаться без царя. Царь не боится остаться без вас. Вы боитесь решительной борьбы. Царь не боится ее, а хочет борьбы, сам вызывает и начинает борьбу, он желает помериться силой, прежде чем уступить. Вполне естественно, что царь презирает вас» (т. 11, с. 156).

Да, во все времена такова была участь колеблющихся, перебежчиков, предателей. Их презирали и те, кого они предали, и те, к кому перебежали.

Я уже говорила о том, что двойственное положение либералов, их постоянное и неизбежное расхождение между словом и делом, делает их законным объектом для изображения в комическом ключе. Я не встречала в мемуарной литературе упоминания о том, что Владимир Ильич специально изучал теорию комического. Правда, он был человеком очень начитанным, и не исключено, что кое-что об эстетических категориях все же читал. И все-таки, мне думается, что главную роль в создании им ярких образов сыграл природный талант, интуиция. Ну и конечно же общая культура речи.

А интуиция у него была действительно безукоризненная. Даже в обрисовке одного и того же персонажа он находит различные оттенки красок, в зависимости от поведения и позиции изображаемого. Вот, например, царя Владимир Ильич чаще всего клеймит открытым текстом. Но это только тогда, когда и царь действует прямо, открыто. Но как только самодержец начинает лицемерить, играть какую-то роль, так тотчас в ленинских зарисовках появляются комические оттенки. Долгие годы и десятилетия царизму удавалось морочить голову темному народу мифом о надклассовом характере самодержавия. Дескать, царь справедлив и стоит за всех, независимо от сословий. 9 января разрушило этот миф. Но что делать: не заявлять же царю открыто, что он – враг своему народу. И вот в ход идет старая байка о единении царя с народом, которое непременно должно произойти, как только соберется Булыгинская дума.

Статья Ленина называется «Единение царя с народом и народа с царем» (т. 11, с. 179 – 188). Из этой статьи мы узнаем, что народом царь считает только помещиков и капиталистов. Что городской рабочий класс и деревенская беднота от выборов в Думу отстранены. Что в качестве представителей от деревни будет лишь отобранное полицией ничтожное число «богатых и холопствующих перед начальством крестьян» (т. 11, с. 179). «С этим собранием, – замечает Ленин, – царь намерен совещаться, как с собранием представителей „народа“» (т. 11, с. 179). «И что же? – читаем дальше. – Сразу оказывается, что „единение царя с народом“ возможно только при посредстве армии, чиновников и полицейских, оберегающих прочность надетого на народ намордника. Для „единения“ нужно, чтобы народ не смел разинуть рта» (т. 11, с. 181).

Честно говоря, когда начинала это цитировать, думала, что будет хоть немного смешно. Теперь вижу – здесь не до смеха. Это – та комедия, которая пострашней иной трагедии. И все же едкая ирония, переходящая в сарказм, достигает здесь своей цели: всего несколькими словами – «намордник», «не смел разинуть рта» – точно и исчерпывающе раскрыт смысл пресловутого «единения».

Но в чем же дело? Почему действия царя никак не вызывают у нас смеха, даже тогда, когда Ленин рисует нам царя с помощью насмешки, иронии? А дело в том, что по законам комического человек тем смешнее, чем настойчивее он хочет казаться значительнее, чем он есть на самом деле (или красивее, умнее и т.д.). То есть смех вызывается эффектом необоснованных, чрезмерных претензий. Классический пример – гоголевский Хлестаков.