Энди Уорхол - Я стану твоим зеркалом. Избранные интервью Энди Уорхола (1962–1987)

Б.Чем это отличается от работы печатника – трафаретной печати, литографий и тому подобного?

У.А разве отличается? В моем понимании это просто печатные картины. Я не вижу никакой связи с изготовлением принтов, но, наверно, когда я закончу серию, надо будет изрезать трафаретную сетку, чтобы предотвратить возможные фальсификации. Если кто-то подделает мои работы, я не смогу опознать, где подделка, а где подлинник.

Б.Самое сильное впечатление на меня всегда производили твои картины с множественными изображениями, особенно твои картины с изображением кинозвезд: Мэрилин, Элвиса.

У.Похоже, очень многие ставят мои шелкографии кинозвезд выше остальных моих работ. Наверно, им нравится эта тема, ведь мои картины на темы смерти и насилия ничуть не хуже.

Б.Две «Мэрилин Монро», висевшие бок о бок на твоей выставке в Stable Gallery , – вот картины, равных которым по эмоциональной силе я пока не встречал в современном искусстве. Я подивился, что они подействовали на меня неодинаково. Обе картины одинакового формата; на каждый холст методом шелкографии нанесены пятьдесят одинаковых портретов Мэрилин. Но черно-белая картина трагичнее. В центральной части шелкографические портреты отпечатаны очень аккуратно, они четкие и реалистичные, точно в кинохронике или в каком-то фильме с Мэрилин. Но по краям, особенно справа, черный цвет блекнет, становится почти серым, и потому чудится, что портреты тускнеют, улетучиваются в какой-то бесплотный мир. И все же портреты остаются различимыми, и это похоже на упрямую прочность воспоминаний о чем-то, что уже исчезло. Или на ощущение, что ты забудешь о чем-то раньше, чем оно успеет исчезнуть.

Цветной портрет выдержан в другой тональности: нахальный, крикливый, балансирующий на грани вульгарности. Ты выбрал тона «вырви-глаз»: лимонно-желтый, ярко-оранжевый, зеленовато-желтый, красный. Словно кадр из фильма, где переусердствовали с технологией «Техниколор». Благодаря небрежной печати (вероятно, небрежность намеренная, в дополнение к нечаянным огрехам) ты каким-то чудом добился того, что на холсте – пятьдесят разных выражений лица. На одном портрете зеленые тени на веках Мэрилин оттиснуты ниже, чем нужно. Это придает ей мрачный и порочный вид. На другом портрете алое пятно ее губ съехало набок, будто это ротогравюра в воскресном таблоиде. На обложках таблоидов сплошь и рядом можно увидеть, что губы девушки напечатаны на ее щеке или подбородке. На некоторых портретах губы надуты, на других рот приоткрыт, выражая гедонистическую радость. Лицо Мэрилин приобрело различные выражения, которые никогда не были запечатлены на кинопленке. (Напрашивается ощущение, что на твоей картине мы узрели всю гамму натуры Мэрилин.)

У.Ты можешь наговорить что-нибудь наподобие о моих банках супа?

Б.Твои шестифутовые банки супа напоминают мне красно-белые полотна Ротко. Похоже, вы оба помешаны на минимизации художественных элементов.

У.Но он намного минималистичнее, чем я. На его картинках – и впрямь одна пустота.

Б.Но я вижу параллель: похоже, ты, подобно ему, стремишься к монументальности в своей живописи. Твои образы, обездвиженные и замороженные, отличаются каким-то величием.

У.Я и не знал, что еще остались какие-то монументалисты. Картины Ротко полны движения… на них все мерцает и парит. Как они могут быть монументальными? Я всегда считал, что его картины – это большие пустые пространства.

Б.Его картины – как пылесосы, они засасывают пространство перед собой.

У.А мои – незаполненные.

Б.Если картины Ротко – тонкие нюансы одной и той же идеи, твои картины – беспощадные повторы одной и той же идеи.

У.(Я не считаю, что между моим творчеством и творчеством Ротко есть хоть какая-то связь.) Слишком многие из тех, кто называет мои работы пустыми, судят о них по уменьшенным репродукциям или даже по каким-то абстрактным представлениям. Они говорят: «Кому интересна банка супа? Мы и так знаем, как она выглядит». Но до чего же часто им чудится, будто я что-то изменил. «Ой, только поглядите, какие хорошенькие лилии!» Можно подумать, у большинства женщин на кухне не найдется ни одной банки с геральдическими лилиями на этикетке [80]. Никто на свете ничего по-настоящему не рассматривает – неохота утруждаться. По-моему, прежде чем называть мои картины пустыми, человек должен хотя бы увидеть их вживую.

Б.Суп Campbell’s примелькался людям, наверно, не меньше, чем «Мона Лиза». На «Мону Лизу» редко смотрят как на произведение искусства, так как она сделалась символом искусства. А на этикетку супа вообще не смотрят, потому что от нее не ждут, что она окажется произведением искусства.

У.А знаешь, мои банки супа давно уже сравнивают с «Моной Лизой». Говорят: «Как вы можете называть это искусством? Вы же не можете рисовать так, как этот… ну как его… и вообще, начнем с того, что ваша модель – вовсе не красавица».

Б.Возможно, те, кто проводит это сравнение, необычайно тонко чувствуют линии и формы, так как между твоими банками супа и «Моной Лизой» есть сходство форм. У тебя не найдется под рукой репродукции «Моны Лизы»?

У.Только раскраска по номерам, которую я раздумал копировать. А почему у Моны Лизы нет бровей? Несколько номеров пропустили?

Б.Давай поставим ее рядом с банкой супа. Вот видишь, вырез ее платья – той же формы, что и дно банки. А очертания ее головы и горла почти точь в точь совпадают с очертанием банки. Изгиб ее улыбки – совсем как изгиб банки. Этот изгиб находится в центре участка картины, где изображена фигура. А у тебя на этикетке банки в этом самом месте – золотой медальон.

У.Я слышал, она улыбается, потому что беременна.

Б.А я слышал, что твоя банка супа – символ материнской утробы, выражающий твое затаенное желание вернуться в эмбриональное состояние. Вот еще одна параллель, над которой стоит поразмышлять. Ты никогда сознательно не учился у Леонардо, а?

У.По-моему, нет.

Б.Хотел бы я знать, учился ли ты когда-нибудь сознательно у Стюарта Дэвиса? Я имею в виду влияние не только его стиля живописи, но и тематики. Ты знаешь, что он нарисовал большое панно – самое большое полотно на холсте в истории – для компании H.J. Heinz C o в Питсбурге?

У.Но это же я из Питсбурга. А он из Филадельфии.

Б.И он включил в это панно переплетенные цифры «1957» – они символизируют и год написания, и пятьдесят семь сортов Heinz .

У.Пятьдесят семь сортов! Почему только мне это в голову не пришло? У Campbell’s всего тридцать три сорта супа. Наверно, H.J. Heinz C o каждый год присылает Стюарту Дэвису все свои пятьдесят семь сортов, в дополнение к гонорару за панно. А ты знаешь, что Campbell Soup C o не прислала мне ни одной банки супа? А я покупал все сорта, все разновидности. Я даже разыскиваю в магазинах сорта, которые уже сняты с производства. Если тебе однажды попадется «Черепаховый суп» [81], прибереги для меня одну банку. Это был мой любимый сорт, но, должно быть, никто, кроме меня, его не покупал, потому что его сняли с производства. Супы – все равно что картины, а? Вообрази, что какой-нибудь ушлый коллекционер накупил банок «Черепахового супа», когда они везде продавались по дешевке, а теперь требует несколько сотен долларов за банку! (Наверно, теперь надо бы коллекционировать cорт супа «Сыр чеддер».)