Аркадий Ваксберг - Белые пятна

«Граждане судьи, вы убедились, что подсудимый вел себя дерзко, он жестоко избивал потерпевшего, не думая о последствиях. Он не прекратил безобразничать даже после того, как потерпевший просил пощадить его. Такое преступление заслуживает сурового наказания. Я прошу примерно покарать хулигана».

Что это? Речь прокурора по делу Зинца? Ничуть не бывало! Произнесенная годом раньше речь общественного обвинителя Зинца по делу своего односельчанина — образцовая речь непримиримого борца за законность. Таким он и был — образцовым и непримиримым. Пламенный оратор, он витийствовал на трибунах, обличая зло, возмущаясь пороком, ратуя за порядок и дисциплину. Активный общественник, он особенно преуспел на ниве правосудия: председатель постоянной комиссии соцзаконности сельсовета, дружинник, общественный обвинитель, народный заседатель… Потом, став подсудимым, он будет вести себя точно так же, как иные из тех, кого он же судил: юлить, отказываться от собственных показаний, клеветать на следователя, который будто бы записал не то, что он говорил. И суд придет к горькому выводу, что Зинец набрался постыдного этого опыта, сидя долгие годы в судейском кресле…

Он до того заворожил всех своей кипучей общественной деятельностью, своей славой вездесущего, непримиримого, страстного, бескорыстного, что уже после того, как он принял участие в истязании Коломийца, все те же Антонишин, Тютюнник и Гребень выдали ему хвалебнейшую из аттестаций — с особым упором на высокие моральные качества и гражданскую доблесть. И когда прокурор области Г. С. Тарнавский обратился в сельсовет с просьбой дать согласие на арест депутата Зинца, они сделали все, чтобы согласия не давать, гурьбой ринулись на защиту, выставив довод неотразимый и звонкий: не о себе же пекся Зинец, когда бил и пинал, а о «государственных интересах», на которые посягнул «угонщик машины». Но — посягнул ли? Ответить с бесспорностью на этот вопрос пока что нельзя. Есть действительно версия, что Коломиец решил «прокатиться». Есть версия, что поехал к любимой девушке в соседний поселок. Но, возможно, очень возможно, что за рулем вообще был не он, а кто-то другой — неопознанный, неразысканный… Версии есть, но нет доказательств. Истину мы теперь уже не узнаем: дело «по факту угона» прекращено «за смертью подозреваемого».

«По поручению прокурора я прибыл на сессию сельсовета, чтобы изложить суть дела и привести имеющиеся доказательства вины Зинца. Мой доклад выслушали молча, не задали ни одного вопроса, а когда началось обсуждение, все выступавшие говорили о Зинце самые восторженные слова, и никто не касался обстоятельств совершенного им преступления… Ораторы заявляли, что Зинец сражался за социалистическую собственность. Именно так и говорили: «сражался». Я попробовал объяснить, что «сражаться» за нее, верша самосуд, истязая подростка, чья вина к тому же еще не доказана, недопустимо, что любой проступок наказывается по закону, а не с помощью рукоприкладства, что суд, если бы он признал Коломийца виновным, мог приговорить его максимум к одному году лишения свободы. А учитывая его возраст, первую судимость, отсутствие тяжелых последствий, о максимуме и речи идти не могло — все ограничилось бы, наверно, возмещением ущерба или штрафом. В крайнем случае — условной мерой… Но меня не слушали. Три раза ставилось на голосование предложение о согласии привлечь Зинца к уголовной ответственности, и никто не поднял руки. Лишь на четвертый раз проголосовали…» (Из беседы следователя Д. С. Пилипенко с автором очерка.)

В протоколе же, который я прочитал, все записано по-иному. Там записано, что трое ораторов осудили поступок Зинца и что просьба прокурора единогласно удовлетворена. Не ошибся ли следователь, не возвел ли напраслину на людей, проявивших принципиальность и твердость?

«Мне было неловко слушать, как изо всех сил старались доказать недоказуемое, лишь бы только выгородить «своего» человека. Я не знала Коломийца, но всю жизнь я учу детей, и картина надругательства над подростком, которую нарисовал нам следователь, потрясла меня особенно сильно. Но и я не решилась противопоставить сразу свое отношение «общему мнению». Надо иметь мужество в этом сознаться…» (Из беседы депутата сельсовета учительницы Е. Г. Падюк с автором очерка.)

Вот так номер! Очевидцы, выходит, передают не совсем то, что записано в протоколе. Скажем точнее: совсем не то!.. Но стоит ли этому удивляться, если в списке тех, кто присутствовал и голосовал, Е. Г. Падюк вообще не значится, если в нем перепутана нумерация, одни фамилии вычеркнуты, другие вписаны, третьи написаны так, что их не смог — по моей просьбе — прочесть даже сам председатель?

Стоит ли удивляться, если еще более загадочная история произошла с протоколом сельского схода, который, по рекомендации прокуратуры, выдвигал на процесс истязателей общественного обвинителя? Протокол такой есть. Есть и решение: от имени общественности преступников обвинять! Но общественный обвинитель на процесс не явился, вместо него в областной суд пошел другой протокол — за той же датой и с теми же подписями. Вот что сказал на этом сходе товарищ Гребень, героически не покинувший своих подчиненных, попавших «в беду»:

«Машину угнало лицо, не связанное с нашим колхозом и вообще не проживающее в нашем районе. А догнали его и проучили наши товарищи, которых мы хорошо знаем. Конечно, потом они поступили неправильно, но не настолько же, чтобы их отрывать от работы в нашем колхозе, где они могут принести большую пользу. Поэтому необходимо просить областной суд смягчить наказание обвиняемым».

Так и порешили: просить о смягчении. Но облсуд не смягчил. Приговор (от трех до девяти лет лишения свободы) остался без изменений.

— Ну и зря, — говорит мне товарищ Тютюнник. — Какая польза от того, что их посадили? Шутка ли: отняли у колхоза пятерых мужиков! Не по-государственному суд подошел. Формально и бездушно…

А я смотрю мимо него, на стену, где до сих пор видны неуклюже соскобленные пятна крови — следы расправы, вершившейся здесь, в этом же кабинете, на глазах этих самых людей, в их присутствии, с молчаливого их одобрения. Людей, которые не просто люди — граждане, товарищи, колхозники, — но представители власти. Те самые, которые ее именем действуют, пользуются ее авторитетом и силой. Они кощунственно попрали закон, который сами же призваны охранять, предав истерзанного мальчишку, искавшего у них защиты от произвола.

Велики права, которые даны у нас представителю власти. Велики и реальны. Закон о статусе депутата наделил тех, кому народ оказал доверие, не только широкими полномочиями, но и гарантиями, чтобы эти полномочия осуществить. Тем выше ответственность, тем значительней долг, тем строже спрос за каждый неправильный шаг, недостойный поступок, неверное слово. Ибо, где бы он ни был и что бы ни делал, представитель власти — представляет ВЛАСТЬ.И она за него отвечает, хочешь не хочешь, а нравственно отвечает, ибо он, представитель, и есть сама Власть, в нем воплощенная, олицетворенная — в нем!