Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Я приехал в Казань, не зная, что Салихов снова в строю. Порадовался. Поздравил. И твердо решил не писать: история, конечно, постыдная, но, пусть с опозданием, в ней поставлена все-таки точка.

Не было точки! Двух недель не прошло, как я вернулся в Москву, — несут телеграмму: ревизора уволили. Под совсем смехотворным предлогом: кого-то он вроде бы замещал, а теперь замещенный вернулся.

«После» не значит «поэтому» — легко, наверное, доказать, что приезд спецкора и изгнание ревизора в причинной связи не состоят.

Ну, а все же, а все же… Совпадений слишком уж много. Слишком уж явно видна чья-то рука с поднятым кверху перстом: уймись, неугомонный, не то будет хуже!..

Может, будет и хуже. Только он не уймется. Такие, как Салихов, не робеют от окриков и пинков — ими движет отнюдь не разумный расчет. Не забота о собственном благе. Не потребность лучше устроиться, приспособиться, перехитрить. А неистребимая тяга к истине. И готовность, если придется, за нее пострадать.

Эти люди отнюдь не ангелы, на героев совсем непохожи, в каждом из них легко отыскать множество разных изъянов. Они удручают своим упорством, раздражают назойливостью, угнетают активностью. Вредят прежде всего самим же себе. Но, упав, поднимаются снова — и идут тем же путем.

И я не боюсь, что рассказанная мною история отобьет у иного читателя охоту «связываться» и воевать. Тот, кто борется со злом и пороками, уповая на лавры и возвышение, нам не соратник. А того, кто об этом не думает, вряд ли что испугает.

Почему, однако, человек, воюющий умело или не очень за правое дело, оказывается порою незащищенным перед мстительным и циничным коварством? Расправа за критику запрещена законом, но разве кто-нибудь уволит «за критику»? Разве где-нибудь будет написано: низвергнут за то, что разворошил муравейник, проник за закрытую дверь? Что осмелился вслух сказать горькую правду? Всегда найдутся законные поводы: сокращение штатов, нарушение дисциплины, ошибки, промашки, возраст, болезни… Или что-то еще…

Как создать нам надежный правовой механизм, который не позволил бы мстить за порядочность, расправляться за смелость, спекулируя тем, что и у честных людей есть свои недостатки?

Призыв к социальной активности должен быть подкреплен такими гарантиями, которые избавили бы честного человека от угрозы пасть жертвой этой активности, не понудили бы его, столкнувшись со злом, отвернуться. Заткнуть уши. Закрыть глаза. Промолчать!

1984

Прокуратура РСФСР отнеслась к выступлению публициста со всей серьезностью и ответственностью, с пониманием того, какие общественные явления стоят за этим отдельным случаем. Вскоре в редакцию пришло сообщение: «Уголовное дело против Салихова прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления».

Однако этим сообщением официальные отклики на опубликованный очерк исчерпались. Несколько месяцев редакция терпеливо ждала хоть какого-нибудь ответа из Татарии, но напрасно. Пришлось выступать снова. «Почему не принимаются меры?» — так назывался «комментарий к судебному очерку», который мы опубликовали.

«Разве в очерке, — говорилось в комментарии, — не шла речь о том, что на должность директора крупного хозяйства по чьему-то ротозейству, а может быть, злонамеренности был назначен уголовный преступник? Разве там не говорилось о том, что различными административными и правоохранительными органами в течение нескольких лет «отбивались» сигналы главбуха, разоблачавшего все новые и новые преступления директора совхоза, а сам автор этих критических сигналов подвергся откровенным гонениям? Разве в очерке не были приведены факты постыдной круговой поруки?.. И разве, наконец, не было рассказано в очерке о том, как Заинский районный Совет народных депутатов упорно препятствовал преданию суду казнокрада, несмотря на то что следственные органы представили все необходимые доказательства в подтверждение его вины?

Неужели компетентные органы автономной республики не имеют никакого суждения по существу приведенных газетой фактов? Неужели ответственным товарищам, чье должностное положение обязывает их незамедлительно провести проверку и принять необходимые меры в связи с выступлением газеты, — неужели им не понятно, что дело это находится в фокусе внимания многомиллионной читательской аудитории?..»

Две недели спустя пришли ответы из обкома партии и Совета министров автономной республики. Критика «в адрес советских и хозяйственных органов республики» была признана «совершенно правильной». Несколько министров, заместителей министров, начальников управлений и других руководителей получили строгие партийные и административные взыскания. А. С. Салихову была предоставлена ответственная работа по специальности.

Обо всем этом мы сообщили в газете. Публикация официальных ответов вызвала поток новых читательских писем. «Бейтесь и дальше за справедливость! — призывал полковник в отставке Л. И. Батурин. — Дороже справедливости нет ничего в мире». Наверно, с этим категорическим утверждением можно было бы и поспорить, но я не мог с ним не согласиться.

— У меня к вам, товарищи, ряд вопросов, — говорю я, невольно прислушиваясь к голосам за стеной.

Уже вечер, тучи низко нависли над полем, которое начинается в нескольких метрах отсюда. Вот-вот зарядит дождь, а неубранной свеклы еще добрых пол-урожая. Работа не прекращается ни днем ни ночью — двухэтажный дом, в котором мы собрались, напоминает боевой штаб: гулко стучат по каменному полу тяжелые сапоги, стрекочет машинка, тарахтят моторы проносящихся мимо машин, звонят телефоны. «Принимай рапорт, Лексеич, — басит в трубку невидимый голос. — Сто один и две десятых… Запиши: и две десятых… И еще запиши: пришлю пополнение. Студенты прибыли на субботник…»

Я чувствую здесь себя чужаком, вторгшимся на редкость некстати. Вопросы, которые я заготовил, далеки от того, чем сегодня живут мои собеседники, что всех их тревожит. И на меня они смотрят с превосходством людей, вынужденно оторвавшихся от серьезной работы ради занятия совершенно никчемного. Я ловлю плохо скрытые их усмешки, недвусмысленный взгляд на часы. И, однако же, я говорю:

— У меня к вам, товарищи, ряд вопросов.

— А у меня к вам только один, — ласково, но решительно отзывается зампред колхоза товарищ Тютюнник, одергивая зачем-то хрустящую курточку из сверкающей кожи. — Только один… Разрешите?

Я разрешаю, и он спрашивает меня в упор — уже не ласково, а сурово:

— Вы считаете как: всенародное достояние защищать надо или не надо?

Он победоносно оглядывает своих друзей — председателя исполкома сельсовета товарища Антонишина и председателя колхоза товарища Гребня: те согласно кивают, иронично кусая губы. В окно слепяще вонзаются снопы автомобильных фар, отвлекая внимание и дав мне возможность собраться с мыслями, чтобы ответить. Ибо ответить на этот вопрос не так уж легко. Уважающий себя человек не изъясняется прописями и с декларациями такого рода не выступает. Тем более если вопрос задан отнюдь неспроста, если за ним — нехитрый подвох, очевидное желание осадить, поставить гостя на место. В этом вопросе — уже ответ, в нем позиция, и я понимаю, что спрашивать не о чем, что беседы не будет.