Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Потом они шли все тем же берегом речки Московки, стараясь оставаться в тени близко к ней подступавших дубов. Время гуляний еще не настало — в семь часов парк не очень-то многолюден. Но парочки уже появились — одну «шестерка» заметила сразу. Мужчина и женщина сидели обнявшись и мирно созерцали пейзаж. Это были молодые рабочие Р-ва и Д-в. Через месяц им предстояло стать женою и мужем после нескольких лет проверенной дружбы. Все свое время они проводили вместе.

Первым мужчину ударил вроде бы Сашенька — брат меньшой и любимый. Утверждал свою взрослость — так, как в их кругу понимают. А важно ли это — кто первый? Били с такой неслыханной яростью, с таким звериным остервенением, что подробности бойни я предпочту обойти. Крики и стоны не только убийц не смущали, но даже и не пугали — вот одна из загадок, которую, признаться, я так и не разгадал. Как могли они допустить, что в субботний вечер рядом нет совсем никого?

Но они допускали. Или, точнее, об этом не думали. Они глумились и били. Били и снова глумились. Краковцев — тот лютовал больше других. Компенсировал, видно, свое неучастие в первом разбое. Но его опять обошли — даже в этом чудовищном «спорте»: когда наконец, разжав кулаки, он вспомнил про дамскую сумочку, в ней уже ничего не осталось. Только четверть флакона дешевых духов. За отсутствием большего прихватил и его…

Что случилось потом? Услышим подлинные слова самого чемпиона. В моем пересказе они утратят свою непосредственность, убедительность и живописность.

«Я заметил, что ребята бьют мужчину, а добить не могут. Не знаю, чего им не хватало, возможно, точности удара. А возможно, причина была в отсутствии тренировок. «Не умеете — не беритесь», — сказал я. Они надо мной посмеялись. Тогда я сказал: «Смотрите» — и ударил мужчину ногой по голове… Заметив кровь на своих кроссовках, я пошел их помыть в речке. Вернувшись, заметил, что мужчина мертв и все уже ушли. Но они забыли снять с него часы марки «Луч». Я снял и бросился их догонять».

Именно в это время рабочий одного из запорожских заводов Виктор Григорьевич Рубан возвращался с рыбалки. Жил он тут же, поблизости. Взобравшись на косогор, услышал крики. И голос: «Добить ее, что ли?»

Притаившись за деревом, Рубан увидел самый конец той драмы, о которой вы сейчас прочитали. Помешать он уже ничему не мог. Схватиться с шестью молодцами? Убив и его, они успели бы скрыться. Они пошли бы на это, даже просто его обнаружив: живой свидетель сулил неизбежность расплаты.

Но Рубан не струсил. Перебегая от дерева к дереву, он шел за убийцами. Выйдя из рощи, трое отправились в город, а трое других решили еще освежиться. Они плескались в реке, когда Рубан привел двух милиционеров — первых, кого увидал у расположенного рядом автовокзала.

«Вы откуда, ребята?» — «Из кино». Голос Шумейко спокойный, веселый. «А что здесь делаете?» Ответил Мисюк, еще веселее: «Чего? Отдыхаем». — «Пошли». Они пошли — свободно, легко.

«Место происшествия» являло собой картину ужасную: превращенный в месиво труп мужчины и избитая до полусмерти женщина.

За братьями и за чемпионом милиция пришла через час. Юноши мирно спали. «В чем дело? — зевая, спросил Краковцев. — Почему отдыхать не даете? У меня с утра тренировка. Я член сборной Союза… Хотите сорвать?!»

На суде они вели себя уже совершенно иначе. Никто не дерзил, не юродствовал, не ловчил. Отвечали елейно и кротко. Неумело приписывали другому свою, персональную удаль. Каялись, но хоть что-нибудь объяснить, рассказать — как же это? зачем? почему? — нет, этого они не могли.

Вот последние их слова на суде в протокольной записи секретаря.

Олейник: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, прошу прощения у Р-вой. Я больше так поступать не буду».

Краковцев: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, прошу прощения у Р-вой. Больше с моей стороны таких поступков не будет».

Черненко Александр: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, прошу прощения у Р-вой. Больше с моей стороны таких поступков не будет».

Мисюк: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, извиняюсь перед Р-вой и С. Прошу суд строго меня не наказывать».

Шумейко: «Сожалею о случившемся и прошу строго меня не наказывать».

Черненко Виктор: «Прошу прощения у пострадавших. Честным трудом я искуплю свою вину».

Может быть, просто у наших юношей слов не хватает, может, раздавлены происшедшим, может, им трудно даже в мыслях вернуться к тому кошмару и его осознать? Может быть, но не очень-то верится. Потому что в жалобах они обо всем вспоминают охотно. Так, чтобы выглядеть «поприличнее». И родителей просят писать, хлопотать и доказывать — пусть хотя бы не полную их невиновность, но зато виновность убитого. И виновность ими избитых.

Чем же те провинились? Боюсь, вы мне не поверите: Д-в ушел от первой жены, а P-у не слишком лестно аттестуют соседи! Убивать за это, конечно, не стоило, но слегка проучить не мешало — так написано в одной из многочисленных жалоб. Очень веский довод в защиту… Есть еще коллективный родительский вопль: ставшие жертвами парочки «целовались в общественном месте» и тем самым «плохо влияли на мальчиков школьного возраста». Мама Краковцева снабдила суд еще одним документом, самым неотразимым: у Володи в наличии три десятка спортивных свидетельств, дипломов и грамот, а у жертвы нет ни одной.

Как они подбираются, как находят друг друга: грубиян и бездельник Шумейко, алкоголик Мисюк, лентяй и неуч Олейник, «хорошо справлявшийся с общественными обязанностями по сбору макулатуры» (цитирую показания классного руководителя В. Я. Терещенко). И рядом два «прилежных, собранных и отзывчивых» брата (цитирую характеристику) — «трудолюбивый, уравновешенный, пользовавшийся уважением» Александр и «способный, спокойный, трудолюбивый, уравновешенный, пользовавшийся авторитетом у товарищей» Виктор. И еще — чемпион…

Не скрою, он интересует меня больше других, именно ради него из огромной читательской почты я извлек столь кошмарный сюжет.

Об этом не раз и подробно писалось. О фаворитах, возомнивших, что им позволено все. О каком-нибудь куцем умишке, которому мышцы, прошедшие тренировку, открывают двери в «сладкую жизнь». О погоне за умельцами по части забитых голов: иным ректорам и директорам они куда дороже всех прочих умельцев.

Эта проблема с особенной остротой возникает сейчас, когда начато дело огромное по размаху и перспективам: превратить все клубы, Дома культуры, стадионы, спортивные базы в место отдыха не избранных, а миллионов. Чтобы те, кто честно работает, смогли содержательно и увлекательно провести свой досуг. Что же здесь будут тренировать, на стадионах, открытых для всех, — мускулы ради мускулов или тело во имя духа?

Для кого-то, быть может, этот вопрос покажется умозрительным, праздным и даже высокопарным. Милицейская, прокурорская, судебная практика заземляет его, однако, и даже обытовляет. Она убедительно показывает, что голы, секунды, килограммы и километры лишь тогда становятся мерилом не раздутого честолюбия, а общественного богатства, когда сопрягаются с личностью, с ее духовным миром, с широтой и глубиной разнообразных ее интересов. Хулиганы, воры, насильники и спекулянты, обладая спортивным разрядом и спортивными кубками, не могут спорт опозорить — к чистоте его и благородству грязь не пристанет. Но случайно ли то, что эта спортивность, бывает, способствует совершению преступления, а потом еще нередко служит щитом от справедливого наказания? Служит щитом — на серьезнейшем основании: дескать, область (город, район, завод, институт) честь (!) свою потеряет, лишившись пусть и капризного, даже несносного, даже преступного, но зато умелого прыгуна.