Оливер Пилат - Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны

Процесс начался 6 марта 1951 года и продлился чуть более трех недель. Он сосредоточился на двух темах: связи коммунизма со шпионажем и связи брата с сестрой. Эмануэль Блох сформулировал схему защиты еще во время выбора присяжных. Когда один из кандидатов в присяжные заметил, что имеет предубеждение против коммунизма, Блох выразительно встал.

— Прошу занести в протокол, — говорил он. — Я хочу, чтобы все присяжные понимали: нет никаких доказательств того, будто данное дело связано с членством в коммунистической партии. Я не хочу, чтобы создавалось впечатление, что здесь судят коммунизм.

Федеральный судья Кауфман, который председательствовал на процессе Бротмана, тихо заметил:

— Вплоть до сего момента на этом суде еще не предъявлялось никаких доказательств, — и исключил кандидата, который недолюбливал коммунистов.

Прокурор США Сэйпол, тоже участник суда над Бротманом, ответил на вызов в своей вступительной речи.

— Улики покажут, что Розенберги и Собелл хранили верность и преданность не нашей стране, а коммунизму, коммунизму в нашей стране и коммунизму во всем мире, — сказал он. — Своим гнусным предательством обвиняемые вместе с сообщниками объединились в умышленном, тщательно спланированном заговоре с целью передать в руки Советского Союза информацию и оружие, которые Советский Союз может использовать для нашего уничтожения.

Сэйпол сказал, что все трое обвиняемых вели «непрерывную кампанию по вербовке перспективных членов [коммунистической партии] для своей советской шпионской сети». Блох потребовал отмены судебного процесса на том основании, что муссирование коммунистической темы «носит провокационный характер». Отказав ему в удовлетворении ходатайства, суд заявил, что будет принимать решение о том, что поступки обвиняемых мотивировались коммунизмом, на основании улик, если и когда такие улики будут представлены. Впоследствии Блох не стал продавливать свое прежнее заявление о том, что между открытой и конспиративной сторонами коммунистической монеты нет никакой связи, и сконцентрировался на том, что упорно старался очернить Рут и Дэвида Грингласса. В конце концов судья Кауфман признал коммунистическое прошлое обвиняемых, как признал бы, по его словам, свидетельство членства в Ордене лосей, или масонах, или республиканской партии, «если бы членство в какой-то из этих организаций было одним из элементов преступления». Внешняя связь между коммунизмом и шпионажем в этом деле совершенно ясна, сказал он. В ответ на протесты Блоха судья сказал, что доводы защиты фактически состоят в том, что «по причине того, что человек может оказаться членом коммунистической партии, он имеет право на определенную неприкосновенность, которого не имел бы, будь он членом какой-то иной партии, которая якобы не несет на себе такого же позорного клейма».

Первый свидетель со стороны обвинения Макс Элитчер, говоря откровенно по совету своего адвоката О. Джона Рогга, описал общественный и профсоюзный карьеризм обвиняемых в рамках коммунистического движения, а также их старания втянуть его в шпионаж. Адвокаты защиты часами упорно изводили Элитчера. Эмануэль Блох вытянул из свидетеля признание, что, будучи государственным служащим, он дал ложную клятву, что не является коммунистом, и поэтому ему грозило обвинение в лжесвидетельстве под присягой. Адвокат Собелла Эдвард Кунц вынудил Элитчера признать, что он не сразу рассказал ФБР о приезде к Собеллу в 1946 году.

— Я хотел это скрыть, — пояснил Элитчер.

— Вы солгали ФБР? — добивался защитник.

— Я умолчал об этом, — сказал Элитчер, как это обычно бывает, когда признание происходит по частям.

Анонимные угрозы расправы, которые Элитчер получал по почте, подтвердили общее впечатление, что первый же из 118 заявленных свидетелей обвинения доказал несостоятельность защиты. Впоследствии Элизабет Бентли и Гарри Голд описали свои косвенные шпионские связи с Юлиусом Розенбергом, что имело почти столь же катастрофический эффект.

Мисс Бентли, школьная учительница средних лет, тщательно подбирая слова, заявила, что среди прочих работала на Якова Голоса и на Анатолия (Эла) Громова, первого секретаря русского посольства.

— В основном моя работа состояла в сборе сведений от коммунистов, работающих на государственной службе США, и передаче их коммунистическому руководству для пересылки в Москву, — заявила она. — Компартия, являясь частью Коммунистического интернационала, служила только интересам Москвы, будь то пропагандой, шпионажем или диверсиями.

В разное время, по ее словам, она имела дело более чем с тридцатью информаторами, включая некоего человека по имени Юлиус, который жил в Никербокер-Виллидж в Нью-Йорке.

Несколько раз осенью 1942 года и осенью 1943 года, сказала она, поздно ночью в ее квартире в Гринвич-Виллидж звонил телефон и кто-то в трубке говорил: «Это Юлиус». Юлиус оставлял сообщение для Голоса. Как следствие этого сообщения они с Голосом через день или несколько дней обычно ехали в Никербокер-Виллидж. Голос оставлял ее в припаркованной машине, а сам ходил взад-вперед по тротуару, поджидая человека, которого он называл инженером. Затем появлялся Юлиус, они с Голосом шли в кондитерскую, и через некоторое время Голос, по словам мисс Бентли, возвращался один с конвертом с технической информацией.

Эмануэль Блох изо всех сил постарался уничтожить эффект показаний мисс Бентли. Однако ни он, ни обвинение, по-видимому, не удосужились проверить, насколько хорошо она помнила вид или голос Юлиуса. Она совсем не знает Гарри Голда, согласилась мисс Бентли. Ее так и не обвинили в шпионаже, несмотря на то что в печати ее изобразили как бывшую королеву шпионажа, признала она. Она не так исчерпывающе рассказывала о своих отношениях с Голосом, как на процессе Бротмана, но и не утверждала, будто их связь с ним носила чисто деловой характер. Одним из плюсов ее шпионской деятельности было то, что, будучи соучастницей Голоса, она порой могла отдавать приказы Эрлу Браудеру, который во время войны недолго был номинальным лидером компартии США.

Между процессами Бротмана и Розенбергов Гарри Голда приговорили к 29 годам и 223 дням в тюрьме (30 лет минус время, проведенное в заключении после ареста), причем срок могли значительно сократить за хорошее поведение. Хотя Голд никогда не видел и не разговаривал ни с одним из обвиняемых по делу Розенбергов, он оказался важным свидетелем. Впервые публично рассказав о своих встречах с Клаусом Фуксом в Нью-Йорке, Кембридже и Нью-Мексико и используя в качестве ориентира собственную неспокойную шпионскую жизнь, Голд создал атмосферу, благоприятную для обвинения. Затем он сосредоточился на короткой двусмысленной встрече с Гринглассами в Альбукерке 3 июня 1945 года, когда обрезок коробки из-под желе, отданный ему Яковлевым, совпал с обрезком, который дал жене Грингласса Рут Юлиус Розенберг. Помимо пароля «Я от Юлиуса» Гарри Голд накрепко связал Юлиуса Розенберга с их встречей рядом точных воспоминаний.