Мария Воронова - Итак, история… (О писательском ремесле)

В русском переводе Р. Макки мы читаем «характер и характеризация», но мне слово характеристика нравится немножко больше.

Теперь, когда мы обсудили путь, неплохо было бы поговорить об его исходной точке. Как придумать характер, за динамикой которого нам интересно будет следить? Допустим, мы хотим, чтобы хлюпик и изгой у нас превратился в могучего рыцаря. Мы уже чувствуем обаяние нашей будущей позитивной истории, но начать надо с того, чтобы показать исходный материал.

Мы наделяем нашего героя субтильным телосложением, плохим зрением, унизительной работой или, если он учится, делаем из него отщепенца, мишень издевательств одноклассников и педсостава. У него нет друзей, девушки, все неформальное общение заключается в исполнении приказов деспотичной матери. Он плохо и неряшливо одевается, и старается быть как можно более ничтожным и незаметным.

Да… Нам уже понятно, что только укус ядовитого паука или метеорит инопланетного происхождения способны помочь нашему незадачливому герою.

Или мы хотим растопить сердце рокового красавца и сделать его добрым и любящим. Мы добросовестно и с удовольствием расписываем атлетическую фигуру, густые блестящие волосы, бледное лицо, мрачный взгляд и сардоническую улыбку… и понимаем, что только под радиоактивным обаянием нашей героини это существо способно мутировать во что-то путное.

Почему так? Почему опять шаблонные и безжизненные персонажи?

Очень просто. Мы увлеклись характеристиками и забыли про характер, который, повторю прекрасное определение Р. Макки, есть не что иное, как решения, принятые под давлением.

Характер – это болезнь, со всей своей этиологией, патогенезом, патанатомией и патофизиологией, а характеристики – симптомы болезни.

Характеристики тоже важны, но все же ключом к произведению является характер.

Возьмем нашего хлюпика в том виде, как мы его описали. Оставим все внешние характеристики, но добавим где-нибудь давления. Например, мамаша не просто деспот, а реально психически больная. Наш хлюпик давно мог бы сдать ее в психушку, а он терпит. И это терпение сразу показывает нам, что в нем есть потенциал, и не нужно вмешательство сверхъестественных сил, чтобы наш персонаж развился в смелого и сильного человека.

С роковым красавцем, как мы его изобразили, сложнее. Жизнь учит, что у таких нарциссов внутри пустота, стало быть, и опереться не на что.

Перифразируя Архимеда: «дайте мне точку опоры, и я переверну внутренний мир персонажа».

Что ж, давайте искать. Какая черта характера даст нам надежду на здоровые отношения с этим байроническим красавцем? Может быть, он верный друг? Слабовато, но сработает, если мы убедительно опишем настоящую дружбу, а не мужской платонический вариант поклонения и снисхождения.

Тяжелое детство, навсегда отбившее у нашего красавчика охоту доверять людям? Реалистично, но жуткое клише. Минуточку, а если оно продолжается? Если наш герой не просто в отчаянии откидывает волосы назад, и трагическим тоном вещает о своих детских травмах, а до сих пор расхлебывает родительские грехи. Отец ушел, мать спилась, а он один тянет выводок младших братьев и сестер. Тоже не сказать, что экстраоригинальный ход, но что-то нужно, за что-то зацепиться, чтобы повести нашего героя дорогою добра.

Иначе он так и останется роковым холодным любовником и претерпит только одну метаморфозу – из героя произведения превратится в обстоятельство жизни героини.

Характер это не цвет глаз и не группа крови, то есть не то, что придано нам при рождении, и на что мы не в силах повлиять. Нет, это динамическая категория, каждый день рождающаяся заново в борьбе внутренних противоречий. И даже если в душе персонажа победили силы зла, мы обязаны показать, что силы добра в нем тоже существуют, просто загнаны в глубокое подполье.

Характер человека обладает парадоксальным свойством: чем он более цельный, тем противоречивее. Другими словами, правильные решения даются в результате самой жестокой внутренней борьбы. Предположу, что умение выдерживать эту битву в собственной душе и уважение к внутренней борьбе ближних делает героя лучше в большей степени, чем декларативные проявления его безупречных нравственных установок.

«Терпимость не есть равнодушие к добру и злу; терпимость есть добродетель свободолюбия и человеколюбия, бережное отношение к человеческим душам, к их жизненному пути, всегда сложному и мучительному».

Мне кажется, что это высказывание Н. А. Бердяева следует взять на вооружение каждому автору. Будьте терпимы к своим героям, верьте, что им нелегко, ищите в них хорошее, а дурное они покажут сами. А если они заблуждаются и остаются во власти зла, не поленитесь, покажите, что они имеют на это право. Объясните читателю, что зло одержало в вашем персонаже победу не потому, что оно в принципе сильнее, или душа героя темна сама по себе и жаждет ада. Нет, просто в тот момент обстоятельства сложились для зла крайне благоприятно.

Никто, конечно, не покушается на ваше право вводить в сюжет стопроцентных злодеев. Без психопатов и маньяков хороший остросюжет не напишешь, а очеловечивать их, придавать положительные черты и оправдывать их поведение неприемлемо для автора со здоровым представлением о гуманности. Единственный положительный опыт, который мне известен, это сериал про Декстера, но там герой постоянно борется со своей темной стороной, и убивает только людей еще худших, чем он сам.

Нет, рыться в душе психопата смысла нет ни с этической, ни с психологической точки зрения. Как же быть? Очень просто. Для маньяков есть хорошее определение «нелюдь», то есть не человек, не личность. Мы имеем полное право отказать этому существу в звании героя и перевести его в ранг обстоятельства или явления. В общем-то и закон на нашей стороне, ибо предписывает нам относиться к деяниям невменяемого человека, как к явлению природы.

У Джека Лондона есть очень страшный рассказ «Костер», про человека, который не смог разжечь огонь на морозе и погиб. Его убил холод. Интересно ли нам, что думал при этом холод и какие преследовал цели? Ни в малейшей степени.

Точно так же и маньяки. Попытки авторов проникнуть в их душу и найти там причинно-следственные связи, следы внутренней борьбы и сомнений либо будят в нас сочувствие к персонажу, и мы вынуждены тратить энергию, сопротивляясь этому недопустимому чувству, либо мы просто отбрасываем книгу, замечая казенный оттиск штампа про тяжелое детство и жестокое обращение.

Тут как раз тот случай, когда можно оставить характер в покое и сосредоточиться на характеристиках.

Помнится, на заре своей писательской работы я для нескольких книг придумала некоего профессора Максимова. Это был безнадежный перверзный нарцисс, тупой, надутый и безжалостный. Он третировал жену, подставлял коллег, в общем, психопатничал на всю катушку, и ничего, кроме брезгливого отвращения, у нормальных людей не вызывал.