Виктор Черкашин - В поисках агента. Записки офицера КГБ

Я находился уже в Москве, когда над Мартыновым шел суд, и был вызван в качестве свидетеля обвинения. Мартынов признал себя виновным и дал исчерпывающие показания относительно своей шпионской деятельности. После его расстрела я вместе с рядом других офицеров ПГУ получил выговор за недостаточную бдительность, не позволившую своевременно разоблачить американского агента. Это был мой единственный выговор за сорок лет службы в органах государственной безопасности СССР.

1985 год — «год шпиона» — был своего рода водоразделом в мире шпионажа, отмеченным ошеломляющей последовательностью вербовок и предательств по обе стороны фронта холодной войны. Последствия этого проявились позднее — аресты в 1986 году и после, а некоторые результаты всего случившегося продолжают ощущаться и в настоящее время. Многое же остается для той и другой стороны неизвестным и сейчас.

Тем не менее, основные факты ясны и поддаются объяснению. Одна волна предательства, где мы были потерпевшей стороной, раскрыла сотрудничавших с советской разведкой американцев — Джона Уокера, Рональда Пелтона и Эдварда Ли Говарда. Хотя, естественно, это было серьезным ударом для ПГУ, их действия в пользу Советского Союза нанесли такой громадный моральный и психологический ущерб разведке Соединенных Штатов, что начало этого периода можно было бы справедливо назвать «годом американского шпиона». Среди разоблаченных в 1985 году агентов-американцев был шпион, к которому советская разведка не имела никакого отношения, — речь идет о Джонатане Полларде, аналитике военно-морской разведки США. Один из одиннадцати агентов, арестованных ФБР в 1985 году, Поллард продавал секретную информацию Израилю. Он и его жена были арестованы 21 ноября 1985 года у входа в израильское посольство в Вашингтоне, где они пытались получить политическое убежище. Поллард был приговорен к пожизненному заключению, его жене Анне дали пять лет тюрьмы. Дело получило мировую известность. Судом было установлено, что Поллард сообщал разведывательную информацию, имеющую большое значение для безопасности Израиля, в передаче которой своему союзнику Пентагон в силу каких-то причин не был заинтересован. Среди материалов были сведения о поставках арабским странам советского оружия и боевой техники, разработках химического оружия в Сирии, программе создания ядерного оружия в Пакистане, состоянии противовоздушной обороны Ливии.

Пелтон, Говард и Уокер были выданы советскими гражданами — Юрченко и Мартыновым, чем нанесли большой ущерб разведке СССР. За долгие годы работы в нашей среде их шпионские дела и жизни странным образом переплелись в 1985 году. Это были бы поразительные истории взлетов, падений и крутых поворотов в их судьбе даже без участия Эймса и Хансена, которые олицетворяли третью волну предательств этого года. Сведения этих двух агентов помогли разоблачить широкую сеть американских агентов в КГБ и ГРУ. Эта четвертая по счету волна измен характеризовала данный период уже как «год советских шпионов», следствием чего были аресты в СССР, которые долгие годы держали американские спецслужбы в догадках и замешательстве.

Так много событий произошло до этого октябрьского дня 1985 года, когда я получил письмо Хансена, что я ни за что бы не поверил, что впереди у меня еще одна вербовка, которая с точки зрения ее обстоятельств и значения может случиться только раз в оперативной жизни разведчика. Однако как раз это и произошло. Некто, обещавший неслыханные секреты, оказался вполне реальным человеком. Добровольный подход к нам Хансена, его поразительная, если можно так выразиться, «самовербовка» положили начало периоду его шпионской деятельности, на протяжении которого он выдал больше секретов ФБР, чем кто-либо за всю историю Бюро. Он передал нам так много информации о работе ЦРУ, что, когда контрразведывательные службы США начали его поиск, первым делом они стали искать источник среди сотрудников Управления. Хансен позволил нам проникнуть в такие глубины американских спецслужб, что в ПГУ его по праву считают самым выдающимся источником разведывательной информации, по калибру и значению даже выше, чем Олдрич Эймс.

Оперативная работа разведчика ассоциируется у многих со скрытными встречами, тайниками, маскировкой и другими экзотическими способами и методами, используемыми с целью ухода от спецслужб другой стороны или для проникновения в них. В действительности, как я уже говорил, по крайней мере не меньше 90 % моей деятельности состояло из рутинной, можно сказать, канцелярской работы, включая многочасовое сидение за столом и чтение вороха бумаг: газетных статей, оперативных дел и донесений, почты и шифротелеграмм из Центра и т. п. Это касалось даже сотрудников-агентуристов, активно работавших со своими источниками. Выходу на встречу с агентом обычно предшествовали недели детальной подготовки и координации операции с Центром. Все должно было быть зафиксировано на бумаге: место, где будет проходить встреча, меры безопасности, как и кем будет вестись контрнаблюдение при встрече, кто и каким образом будет осуществлять подстраховку на маршруте следования к месту встречи и т. п. В нашем ремесле чем больше осложнений и трудностей ожидалось при проведении операции и чем больше внимания уделялось ее подготовке, тем менее рискованной она оказывалась.

Однако возникали ситуации, когда для всего этого совсем не было времени. Вскрытие письма, полученного Виктором Дегтярем, в котором разоблачался Мартынов, требовало принятия срочных мер по обеспечению безопасности его автора. В отсутствие Андросова, находящегося в отпуске, Дегтярь, по каким-то причинам не желая показывать письмо мне, мог передать его только второму заместителю Андросова, который и мог вскрыть конверт. Это значило, что два человека — он и Дегтярь — могли знать содержание письма. Я отдавал себе отчет в том, что не мог рассчитывать на соблюдение обоими (если уж выбирать более нейтральные выражения) общепринятых цивилизованных норм поведения. Я также не мог им сообщить, что резидентуре уже известно о сотрудничестве Мартынова с ФБР и мы уже разрабатываем планы по его возвращению в Москву. Дополнительная сложность ситуации состояла в том, что я не мог воспрепятствовать тому, чтобы они не рассказывали о письме другим сотрудникам резидентуры. А из этого следовало, что я не мог гарантировать, что Мартынов, все еще находящийся среди нас в резидентуре, не узнает, что он раскрыт. Если даже все сочтут письмо плохой шуткой ФБР, одно слово о нем от кого-нибудь в посольстве насторожит Мартынова со всеми вытекающими для нас неприятными последствиями.