Николай Соколов - Расследование убийства Российской Императорской семьи

В тот день больше ничего не происходило.

На следующий день, 25 апреля, Яковлев пришел к Кобылинскому. «Он сказал мне, — показывает последний, — что по постановлению Центрального Исполнительного Комитета он должен увезти Императорскую семью. «Как? — спросил я его. — А Алексей? Он же не может ехать!» «Вот в том-то и сложность, — ответил он. — Я говорил с Комитетом по прямому проводу. Приказано всю семью оставить, но Императора перевезти. Когда мы с вами пойдем к нему? Я думаю отбыть завтра».

Кобылинский тотчас же пошел в губернаторский дом и через Татищева попросил аудиенции. Царь назначил встречу на два часа дня. Точно в это время Яковлев с Кобылинским пришли в дом, где их встретил камердинер Волков.

«Яковлев, — утверждает Волков, — сказал мне, что он желает наедине переговорить с Императором. Я могу подтвердить это под присягой. Я ответил, что передам это пожелание императору, а он уже решит, как ему угодно будет. Император вместе с Императрицей были в это время в гостиной рядом с залом приемов. Когда я проинформировал обо всем Императора, он вошел в зал. Яковлев тоже вошел туда с Кобылинским. И он снова выразил свое желание. Императрица его спросила: «Это еще что значит? Почему я не могу присутствовать?» Я не могу сказать, показал ли Яковлев какое-то смущение, но он уступил и ответил: «Хорошо!» После этого он заявил, обращаясь к одному императору: «Вы завтра обязательно должны ехать со мной». Я тут же ушел и дальнейшего разговора не слышал».

Показания Кобылинского:

«Вот слова Яковлева, которые он адресовал императору: «Я должен вам сказать, что я — чрезвычайный уполномоченный Центрального Исполнительного Комитета из Москвы, и я должен увезти отсюда всю Императорскую семью. Но так как Алексей болен, то я получил второй приказ выехать только с вами». Император на это ответил: «Я никуда не поеду!» «Прошу вас так себя не вести, — продолжил Яковлев, — я должен исполнять данные мне приказания. Если вы отказываетесь ехать, то я вынужден буду или применить силу, или отказаться от возложенной на меня миссии. Тогда могут прислать вместо меня человека, менее гуманного чем я. Вы можете быть спокойны. Я за вашу жизнь отвечаю головой. Если не хотите ехать один, можете ехать, с кем хотите. Будьте готовы: завтра мы выезжаем в 4 часа».

После этого, поклонившись, Яковлев вышел. За ним последовал Кобылинский, но Император сделал ему знак остаться. Проводив Яковлева на первый этаж, Кобылинский снова поднялся наверх и присоединился к Долгорукову и Татищеву, которые стояли рядом с Их Величествами.

«Куда нас хотят отвезти?» — спросил у него император.

Следует напомнить то, что Яковлев говорил Кобылинскому утром 25 апреля: исходя из болезни Алексея, Центральный Исполнительный Комитет приказал увезти одного царя, а он потом вернется за остальными членами семьи. «Когда?», — спросил Кобылинский. Яковлев начал считать: «Нам понадобится четыре или пять дней, чтобы доехать; мы там пробудем несколько дней, а недели через полторы я вернусь».

Кобылинский имел возможность наблюдать за Яковлевым в течение двух дней. Он понимал, что он — посланец центра, и его усилия направлены на то, чтобы устранить все препятствия для отъезда Императора. Расчет времени, сделанный самим Яковлевым, убедил его, что место назначения находится в четырех или пяти днях езды. Из этого Кобылинский сделал вывод, что Императора повезут в центр, возможно — в Москву. И он так и ответил императору.

«Тогда, — воскликнул тот, — они хотят, чтобы я подписался под Брест-Литовским договором! Но я лучше дам отсечь себе руку!»

Далее Кобылинский, приведший эти слова, показал: «Императрица, сильно волнуясь, сказала: «Я тоже еду! Без меня его опять заставят что-нибудь сделать, как один раз уже заставили». После этого она упомянула про Родзянко. Безусловно, она намекала на акт отречения Императора от престола».

После этого Кобылинский вернулся в дом Корнилова. Император же пошел на воздух, а Императрица — в свою комнату.

По вопросам Кобылинскому видно, что Царь решил подчиниться приказу об отъезде. Тогда Императрица воскликнула: «Я тоже поеду!» Это была фраза, шедшая от сердца, а не от разума. А что в это время происходило в детской с тем, кого она больше всех любила?

С Алексеем в это время находился мистер Гиббс. Вот его показания:

«Он был очень болен и очень страдал. Императрица обещала прийти после завтрака. Он все ждал, ждал, а она все не шла. И он не переставал звать: «Мама!» «Мама!» Что-то подсказывало мне, что она была сильно встревожена и поэтому не шла. И я остался ждать. Она появилась только между 4 и 5 часами».

Что же происходило с ней между уходом Яковлева и четырьмя часами? С ней находился ее ближайший друг: ее дочь Татьяна. Но буря была столь сильна в ее душе, что ей мало было Татьяны. Она позвала господина Жильяра. Вот его показания:

«Я прекрасно помню эту тягостную сцену. Императрица находилась в будуаре с Татьяной. Она была так взволнована, так страшно расстроена, как никогда раньше. Ничего подобного я не видел даже в Спале во время болезни Алексея, даже при известии об отречении Императора. Она не могла сидеть, не находила ни минуты покоя. Она ходила по комнате, нервно сжимая руки и говоря вслух сама с собой. «Император уезжает, — говорила она. — Его увозят одного, ночью. Этого отъезда не должно быть. Я не могу его оставить в такой момент. Я чувствую, что его увозят, чтобы заставить сделать что-нибудь нехорошее. Его хотят заставить подписать гадкую вещь под страхом опасности для жизни всех своих, оставленных в Тобольске, как это было во время отречения в Пскове. Я чувствую, его хотят принудить подписать мир в Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный царем, может иметь силу. Мой долг в том, чтобы не допустить этого и не покинуть Императора. Вдвоем легче бороться, вдвоем легче перенести мучения. Но ведь я не могу оставить Алексея! Он очень болен. И я ему так нужна. Что будет с ним без меня?»

«Она, которая едва могла простоять более пяти минут, — продолжает Жильяр, — металась по своей комнате, и все в ней было натянуто до предела. Она повторяла: «Этого отъезда не может быть. Я знаю, что на реке сегодня же вечером будет ледоход, и тогда отъезд волей-неволей отложится. Это даст нам время, чтобы выйти из этого ужасного положения. Если необходимо чудо, я убеждена, что оно будет!» Татьяна после нескольких минут молчания сказала ей: «Однако, мама, надо все-таки решить, что делать, если ничего не произойдет, и папа вынужден будет уехать». Императрица долго ничего не отвечала, продолжая ходить по комнате и пребывая в ужасном состоянии. Потом она стала говорить со мной, повторяя то, что уже говорила, как будто ожидая от меня подтверждения, что отъезда не может быть. Я сказал ей, что Татьяна права, что надо все предвидеть и принять решение; что, если она считает своим долгом ехать с Императором, то мы все оставшиеся здесь будем ухаживать за Алексеем. Ее нерешительность продолжалась долго и была для нее мучительна. Я точно помню фразу, которую она тогда сказала: «Первый раз в жизни я не знаю, как поступить. До сих пор Бог мне всегда указывал дорогу. А сегодня я не знаю, что делать, и никакого указания не получаю». Вдруг она воскликнула: «Хорошо, решение принято! Мой долг — ехать с ним.