Александр Яковлев - Выступления [Сборник]

Я знаю от Анатолия, что он и его сподвижники готовы были, я имею в виду мощную Межрегиональную группу, на то, чтобы демократическое направление возглавил Горбачев, но убедить его в этом не могли.

Предгрозовой день 18 августа 1991 года. Звонит мне домой Анатолий Александрович. Говорит, что надо встретиться. Заходи, говорю. Пришел. Начали разговор. Оба понимали, что вот-вот что-то случится. Случится что-то страшное. А что именно, не знали. Не знали и когда стрясется беда. Сетовали на то, что демократические силы пока не готовы к организованному отпору. Надо признать, мы были в некоторой растерянности.

Я дал ему прочитать свою рукопись «Обращения к коммунистам». Он прочитал, сказал одобрительные слова. Выпили пару рюмок коньяка. Ближе к ночи он уехал. А утром — большевистская оккупация Москвы. Анатолий сумел позвонить мне из аэропорта. Сказал:

— Видишь, все случилось по сценарию, о чем мы с тобой вчера говорили.

Я опрашиваю его, что он собирается делать?

— Отвечает:

— Пытаюсь вылететь в Питер и вмешаться в события. Умру, но танков в Питере не будет.

Спросил, выпустят ли тебя?

— Должны выпустить, но есть и запасной вариант.

— Если не улетишь, приезжай ко мне домой, а там будем решать, что делать.

Он улетел. Позвонил мне из Питера и сказал, что ничего московского в его городе не будет, что он договорился с военными, что они на эту авантюру не пойдут. Я сказал им, что если двинется хоть один танк, или одна рота, я подниму Ленинград на отпор контрреволюции.

Действительно, Анатолию Собчаку удалось сделать то, что в значительной степени парализовало мятежников в Москве. Осталась практически одна Москва. А замысел-то был в том, чтобы и Москва и Северная столица приняли в этом активное участие.

Жаль, что московские победители не оценили по достоинству ту роль Анатолия Александровича, которую он сыграл в поражении мятежников, приостановив их действия в Ленинграде.

Я все думаю, а почему же Собчак потерпел поражение на выборах. Мне кажется, он в своих реформах шел дальше, чем Центр. В своих речах и призывах убеждал общественность и правительство быстрее проводить реформы, ибо, как он считал, за нерешенность реформ будет постепенно цепляться вся номенклатура с тем, чтобы погубить сами реформы.

Сначала его слушали, не могли не слушать, а потом стали изображать собчаковские идеи демагогическими, что он куда-то торопит, а торопиться никуда не надо. Он прекрасно понимал, что после поражения мятежа создалась особая ситуация — ситуация возможности быстрого движения вперед. И когда я позвонил ему и спросил, готов ли он войти в Консультативный политический совет при Горбачеве, он охотно согласился, равно как и Гавриил Попов. Они оба понимали, что в данный момент необходимо сохранить союзное государство в том или ином виде на основе общих соглашений, может быть, на основе локальных или конфедеративных, но в любом случае необходимо остановить опасный хаос распада. В этом Совете при Горбачеве Анатолий Александрович принимал самое активное участие. Он упорно настаивал на подписании Указов (а мы подготовили более 16 таких Указов), закрепляющих перестройку и отвечающих той обстановке, которая создалась после поражения вооруженного мятежа.

Я не буду подробно рассказывать, почему всего этого не случилось, но отмечу, что вхождение Собчака и Попова в Совет при Горбачеве отдалило их от Бориса Ельцина. Это было очевидно. Более того, оба ожидали такого исхода.

Но Анатолий Александрович не карьеру строил, а Россию.

Поэтому он смело шел на контакты и с Горбачевым, и с теми, кто не был согласен с теми или другими мерами, которые предпринимались новой властью. В конечном счете, у него не сложилось деловых и честных отношений с Центром. У него была своя позиция — последовательно-демократическая, и он ее пытался отстаивать, не жалея ни сил, ни здоровья.

Он был честен, а наступало время бесчестия.

Конечно, во время выборов он допустил определенные ошибки. Он был слишком уверен в своей победе, не оценил силу сплетен и наветов. Поводы для травли, которой подвергся Анатолий Александрович, были ничтожные, смешные. По сегодняшним дням вообще не стоящие даже упоминания. Но он оказался лишним в той политической элите, которая начала складываться и которая привела к бюрократизации демократии и к сращиванию власти с преступностью. Слона из мухи вырастили уродливого, но большого.

И он беспощадно был выброшен на обочину политики. Особенно неприятно вспоминать, что его предала и определенная часть свободолюбивой общественности и некоторые демократические средства массовой информации. И об этом у меня были разговоры с Анатолием Александровичем.

Я много раз говорил ему:

— Анатолий, не обращай внимания на всякие подлые заметки, статьи явно заказного характера.

Он воспринимал мои слова как товарищеское сочувствие. И продолжал переживать. Что и убавляло силу его сердца. Физически убавляло.

Я бывал у него дома. На его даче. Очень скромной и маленькой. Мы продолжали с ним встречаться и разговаривать, как говорится, по душам, ни в малейшей мере не цензурируя свои высказывания, в том числе и торопливые, может быть, слишком эмоциональные, может быть, безумные.

Последний разговор с Анатолием у нас состоялся в середине декабря, за неделю до его кончины. Он позвонил мне и сказал, что хочет приехать в Москву и встретиться со мной, чтобы обсудить возможности демократического движения. Он говорил, что готов участвовать в создании, расширении движения социальной демократии. Договорились, что он позвонит, когда вылетит из Питера. Я не удержался и спросил его.

— Анатолий, скажи, пожалуйста, о Путине пару слов. Он ответил.

— Вот приеду и обо всем поведаю, а пока скажу, что этот человек не способен на предательство. Все остальное потом, и мы распрощались. Оказалось, навсегда.

И зачем его понесло в этот Калининград? Не знаю. Анатолий Александрович был безмерно нужен России. Особенно сейчас.

Уважаемые дамы и господа!

Я искренне рад приветствовать здесь наших американских друзей, приехавших в снежную Россию, чтобы обсудить вместе с российским коллегами неумирающую тему «Нового курса» Франклина Делано Рузвельта, человека, прочно вошедшего в историю как гуманист и новатор, прозорливо увидевший угрозу социальной смуты в США и сумевший предотвратить надвигающуюся социальную катастрофу.

Пять лет тому назад, в сентябре 1996 года, мне довелось принять участие в конференции в Турине на тему о наследии Франклина Рузвельта в послевоенной Европе. Я говорил тогда, что президент Рузвельт, выступив против экономической тирании, смог, проявив свойственное ему личное мужество, реформировать государственную машину в пределах основных принципов демократии.