Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

Не спорю, стихи Слуцкого стали ходить в списках, когда мы уже знали – скорбь по Вождю не была столь всеобъемлюща и повсеместна, как это казалось вначале. В своих «Мемуарах» я писала, что к нам в московскую коммуналку уже в первый день после того, как объявили о кончине Сталина, пришли два друга мужа – Беспалов и Колтыпин – с «пол-литрой» и сказали мне: «Мечи на стол закуску. Надо выпить. Умер тиран! Не хнычь! Мы, старые коммунисты, говорим тебе: „Тиран умер! Хуже не будет“».

И это было. Но было и другое. Всенародная скорбь. Плач. Стенания. Страх перед тем, что станет хуже. «Без Него станет хуже». Были и стихи.

Недавно, перебирая старые блокноты, нашла списанные откуда-то стихотворные строчки на смерть Сталина. Строчки, принадлежавшие известным поэтам – Симонову, Ольге Берггольц, Исаковскому и, увы, Твардовскому. Не удержусь, процитирую эти строчки:

Константин Симонов. «Нет слов таких, чтоб ими передать / всю нестерпимость боли и печали, / Нет слов таких, чтоб ими рассказать, / Как мы скорбим по Вас, товарищ Сталин».

Я не считаю Симонова настоящим поэтом, но он, безусловно, был умным человеком, заботящимся о своем реноме. И только в минуту полной растерянности, страха и горя мог разразиться такими… виршами.

А вот стихи Берггольц, героической блокадницы, у которой Сталин в 1938 году отнял мужа, известного поэта, и разбил ей жизнь: «Обливается сердце кровью… / Наш любимый, наш дорогой! / Обхватив твое изголовье / Плачет Родина над Тобой».

Исаковский: «И пусть в печали нас нельзя утешить, / Но он, Учитель, нас учил всегда / Не падать духом, голову не вешать, / Какая б ни нагрянула беда».

И наконец, умнейший и честнейший Твардовский – крупный русский поэт: «В этот час величайшей печали / Я тех слов не найду, / Чтоб они до конца выражали / Всенародную нашу беду…»

…И вдруг самиздат со стихами Бориса Слуцкого, такими точными и смелыми. И притом оба стихотворения не только от ума. Но еще и колдовство. Самое настоящее колдовство. Непривычная, совсем новая поэзия. Почти проза. Но хватает за душу. Завораживает. Поразительные стихи.

Не надо забывать, что мое поколение не знало мандельштамовского «Кремлевского горца», который один лишь «бабачит и тычет». Этот стих был, казалось, похоронен навеки вместе с поэтом, его создавшим.

Не устаю удивляться, как это наша так называемая писательская элита проворонила Слуцкого. И Ахматова, и Лидия Чуковская, восхищаясь Марией Петровых или Липкиным, сочли Бориса Слуцкого обычным советским сочинителем. Впрочем, чему удивляться? Ведь и во времена Пушкина великосветская «чернь» не так уж высоко ставила поэта. А при Чехове господа-интеллигенты – тогдашняя «чернь» – упрекали писателя за мелкотемье и никак не могли решить, кто выше: Горький или он…

Итак, первая встреча с Борисом Абрамовичем. Произошла она в доме у Оттенов в Камергерском переулке, тогда проезде Художественного театра. Мы сразу разговорились. Потом вместе вышли и немного погуляли.

Уже в тот первый раз я была полна почтения к поэту; обычно бойкая на язык, старалась не болтать попусту, не прерывать Бориса Абрамовича. Забегая вперед, скажу, что это почтение к личности Слуцкого, к его таланту я сохранила на долгие годы. Всегда робела перед ним, покорно выслушивала его замечания. При тогдашней свободе нравов ни разу не была с ним фамильярна, даже звала его не Боря, а только Борис или Борис Абрамович, хотя он был одного со мной возраста и хороший знакомый [11] Встретив «Борю» в книге «Один» умнейшего Дмитрия Быкова, убедилась, что самый лучший историк литературы может совершить «ляп», если он не был современником того персонажа, о котором пишет. Поэт Борис Слуцкий был для всех «Борисом Слуцким», а для друзей «Борисом» или «Борисом Абрамовичем», в отличие от Давида Самойлова, оставшегося до старости «Дезиком». И этот «Дезик» всю жизнь люто завидовал Борису Слуцкому, что стало особенно ясно из его дневников и писем, которые посмертно опубликовала самойловская вдова. .

Расскажу все, что знаю о его, Слуцкого, так сказать, повседневной жизни. Ведь никто, по-моему, об этом не написал.

Вскоре после первой встречи Слуцкий привел на улицу Дмитрия Ульянова, к нам с мужем, свою молодую жену Таню. Оказалось, что мы со Слуцкими – соседи. У них комната на Университетском проспекте, буквально в двух шагах от нас.

Я в ту пору ухитрилась заболеть остеомиелитом: днем еще держалась, а вечером мучилась от диких болей, и температура поднималась до 40 градусов. Борис и Таня, как могли, старались мне помочь – их соседка по квартире оказалась медсестрой и делала мне обезболивающие уколы, которые, впрочем, не снимали боль.

Потом мать Тани долго была при смерти – и Таня жила с ней, ухаживала за больной. А потом, когда мать умерла, Таня с огромным трудом выменяла комнату Бориса в новом доме и комнату матери в коммуналке в центре на чрезвычайно скромную квартирку в рабочем районе на окраине. Квартирка была далеко за «Соколом», очень маленькая и очень неудобная.

Поэт Слуцкий так и не получил от всемогущего Союза писателей достойного жилья.

Мне скажут, время было такое. Люди жили бедно, не имели ни вилл в Швейцарии, ни особняков в Лондоне. Но я возражу: время было для всех разное . Таких поэтов-корифеев, как Евтушенко и Вознесенский, советская власть поселила в высотках, и их соседями стала советская знать: маршалы и министры, знаменитые певцы и балерины.

Но и вся могучая писательская рать отнюдь не была бездомной. В Москве после войны вблизи метро «Аэропорт» возник прямо-таки городок писателей – добротные кооперативные дома, хорошие квартиры плюс своя поликлиника, плюс детский сад для детишек. А много позже на проспекте Мира и вовсе возвели дома, где квартиры с улучшенной планировкой, сиречь с двадцатиметровыми холлами и с большими кухнями, давали членам СП… бесплатно. Множество хороших квартир в новых домах в нашем районе – в районе Ленинского проспекта – и в других новых районах еще в сталинское время были отданы писателям.

Нет, я не хочу сказать, что Борису Слуцкому Союз писателей не помог бы получить хорошую квартиру в уже заселенных кооперативных домах на улице Черняховского или где-нибудь еще. Отнюдь нет.

Но для этого пришлось бы просить кого-то из начальства. А у «советских» – как сказал Маяковский – «собственная гордость». Знаю это хорошо по нашей семье. У меня муж тоже отказывался просить квартиру у своих начальников…

Кстати, у более-менее знаменитых писателей были еще дачи – либо во Внукове, либо в Пахре, либо в Переделкине или Мичуринце.

Во всяком случае не сомневаюсь, что самый-пресамый захудалый представитель писательского племени работал, в отличие о Б. Слуцкого, и в своем кабинете за своим письменным столом…