Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Когда я его видел, то он уже несколько сомневался в полной точности своих впечатлений, которые служили для него только поводом осмысливать ту перемену, которая происходила в России; Вы совершенно правы, отмечая, что его разговоры, приведенные в книге, есть только способ излагать свои собственные мысли; это не есть полная ложь и выдумка; это только комбинация; он соединял в одно разговоры с разными лицами и в разное время, придавал им логическую стройность и литературную ясность и вводил в русло собственных представлений. Все, что он вкладывает в уста своих слушателей, все было сказано, только по разным поводам и в разное время, и его собеседники явились как бы сводным политическим портретом того нового типа деятелей в России, в которых он видел Россию будущего, и главных деятелей предстоящего переворота. В его книге очень нетрудно отличить тех персонажей, которые являются реальными людьми, дающими материал для наблюдений, и тех собеседников, с которыми он рассуждает и устанавливает понимание своих наблюдений. Первое — сама жизнь, а второе — общая теория и политика. К моменту появления книги непосредственные впечатления все более и более забывались и отходили на задний план; под влиянием расспросов и допросов, с которыми на Шульгина накинулись все эмигранты, требуя от него не картин, а выводов, при этом непременно выводов в том направлении, в котором им хочется, наименее интересная часть книги, т. е. рассуждения, поневоле вылезали на первое место; если бы он еще замедлил с печатанием своей книги, то она бы вышла еще слабее, так как рассуждения совершенно заслонили бы впечатления, а вернее, и вовсе не вышла бы. Вы сейчас увидите, почему.

Последний удар шульгинскому оптимизму, с которым он приехал из России, нанесло обстоятельство, которого Вы, может бьггь, не знаете: а именно роль этой самой организации, на которую он возлагал надежды. Вначале он действительно видел в ней громадную силу, что-то вроде большевиков навыворот, т. е. попросту говоря — фашистов; как Вы видите, в самой книге положительной общей программы у них и не было или это была скорее моральная, чем политическая программа; Шульгин это признавал, но считал, что в этом не только их сила, но что это было особенно необходимо в том моральном развале, который овладел Россией. С его точки зрения, такие вопросы, как о роли Николая Николаевича, для него играли третьестепенную роль; возвращаясь к Вашему конкретному вопросу, мне он говорил, что кое-что знают и про Врангеля, и про Ник<���олая> Ник<���олаевича>; но упоминания о них он слыхал только в той организации, с которой <���со>прикасался, а не в массах, которые наблюдал; правда, члены организации уверяли, по крайней мере некоторые из них, что обаяние этих людей довольно сильно в деревнях; но это было уверение, им не проверенное и к которому он относился довольно скептически. Дальше тоски по порядку и по хозяину сам он ничего не видел, но признает, что этим хозяином, конечно, мог быть и не монарх, особенно «царского корня», по выражению Струве. Словом, вопрос о монархии, о династии — один из тех вопросов, которые пафоса не возбуждают и на которых страны не подымешь; пафос могла зажечь только мечта об упорядочении всей коллективной жизни и о личной безопасности в широком смысле этого слова, т. е. о правовой и имущественной. Но все это к слову; возвращаюсь к тому, что мечты Шульгина о быстром перевороте, и о способах этого переворота, и о связи того, что совершается в России, с эмиграцией все шли в русле этой контрабандистской организации. Шульгин поддерживал с нею и некоторую связь. Говорят, хотя проверить этого не могу, что некоторые из его друзей приезжали сюда, были приняты и Н<���иколаем> Н<���иколаевичем> и большими генералами, уверяли здесь, что для переворота все если не готово, то подготовляется, и звали больших генералов съездить в Россию и посмотреть, а может быть, и возглавить переворот. Говорят опять-таки, что им здесь дали деньги, но что никто не поехал; а лично Врангель будто бы отнесся ко всей этой затее с большим недоверием. Все это происходило помимо меня, но за несколько дней до своего отъезда на юг Шульгин пришел ко мне проститься и, совершенно расстроенный, поведал мне то, о чем раньше не говорил, а именно, что много из его собеседников по контрабандистской организации, и из самых крупных, оказались, и с несомненностью, агентами ГПУ.

Конечно, многое и по сю пору остается таинственным; не все члены организации гепеисты, и, наконец, и гепеисты не одного сорта; есть среди них лица, игравшие двоякую роль, как когда-то Дегаев или даже Азев. Доказательство, что главный собеседник Шульгина — Оверпут — сделался гепеистом тогда, когда ему предложили на выбор быть расстрелянным как контрреволюционер или служить новой власти; этот самый Оверпут не только публично покаялся в своей роли, но, по-видимому, постарался искупить ее организацией какого-то заговора против самого ГПУ и в этом деле погиб, был убит в перестрелке с настоящими гепеистами, о чем и опубликовано советскими газетами; впрочем, и тут скептики говорят, что это неправда, что Оверпут вернулся на службу к Советам, а известие о его смерти сообщено только для за-метения следов. Шульгин недоумевал в разговоре со мной, почему же его выпустили? Самое вероятное объяснение, обидное для его самолюбия, что его не считали опасным, а напротив, хотели им воспользоваться, отчасти для даровой рекламы, а отчасти для привлечения в советскую Россию лиц более опасных. Последнее тем вероятнее, что благодаря шульгинской рекомендации этой организации платили деньги (чуть ли не из казны великого князя), и если большие генералы активной контрреволюции не поехали в советскую Россию, то посылали маленьких, которые, конечно, помогали гепеистам быть в курсе того, что против них затевается, и иметь всегда, а ля Фуше, несколько готовых заговоров в кармане. Обо всех этих разоблачениях много говорят, но мало пишут; заинтересованные лица молчат или даже все это отрицают. Недавно ко мне приходил один из главных деятелей этого рода политики [364], чтобы сообщить мне, что я введен в заблуждение, что все эти слухи раздуты, что они отлично в курсе, кто является гепеистом, и что это они проводят за нос ГПУ, а не обратно. Другие люди, более или менее посвященные, говорят совершенно другое; где тут полная правда, узнать невозможно; у меня давнишнее и органическое недоверие к заговорщической деятельности, потому я и всегда предполагаю самое худшее. Но Вы понимаете, как все эти разоблачения, хотя бы в них и были преувеличения, уменьшили какой бы то ни было авторитет той организации, с которой имел дело Шульгин, и уверенность в том, что именно этим путем придут к избавлению от большевизма; я думаю, что, если бы все это стало известно раньше, шульгинская книга была бы иная, а может быть, и вовсе не вышла бы. Вот почему, между прочим, мне было и трудно в процессе этих разоблачений и сюрпризов более или менее обстоятельно отвечать на Ваши вопросы [365].