Ирина Дементьева - Командировка

Сестры дружили с детства, всегда поддерживали друг друга, а приходилось им нередко очень туго. Отец, священник и учитель в Нижмозере, умер рано, оставил пятерых детей. «Ни дома, ни лома» у осиротевшей семьи. Отправив дочек в Архангельск, в епархиальное училище, мать пошла работать у чужих людей. Приезжавших на каникулы детей неделю кормила, а потом они кормились сами, нанимаясь на полевые работы или ухаживать за скотом.

В доме, где мать снимала комнатушку, ютились и ссыльные, они, чем могли, помогали вдове. Один из них, Авель Енукидзе, не забыл о ней и через много лет, когда он уже жил в Москве и был секретарем ВЦИКа, — писал, спрашивал, чем помочь, присылал денег.

На первую учительскую должность семнадцатилетняя Анюта прибыла босиком, единственные парусиновые туфли несла в узелке. Деревенские девушки считали ее, учившую их, их младших братишек и сестренок, подружкой и приглашали на свадьбы. На первой же свадьбе невеста Анфуса Каменская так искренне и искусно «приплакивала», так жалостно изливала на людях свое горе, что юная «наставница» не выдержала и… упала в обморок. Впрочем, в последующие годы, учительствуя и в Пушлахте, и в других деревнях побережья, научилась и она песням, и печальным, и озорным, и игровым — хороводным.

Хороши были песни. Нынешняя молодежь поет про разные дальние края. А в тех песнях говорилось о соседней роще, о речке, что течет за своей околицей. Они и сейчас сойдутся вечером у Анны Павловны, женщины, что родились на Беломорье и уже нянчат внуков, и заведут ту, с которой в их юности начиналась бесконечная северная кадриль:

Запевает Анна Павловна. Голос у нее не сильный, но очень верный и слух отменный.

негромко начинает она, а другие подхватывают:

Эту песню любил муж. На стене их фотографии висят рядом. У молодой Анны Павловны широко распахнутые радостные глаза, светлая челка над бровями; муж строг, серьезен. Поженились они в двадцать четвертом, а в середине тридцатых его послали на Жижгин, на завод, тогда еще йодовый, а она осталась на материке, не могла расстаться с учениками; и только когда по специальному разрешению Михаила Ивановича Калинина открыли на Жижгине начальную школу, и она переехала на остров. Рядом фотографии сыновей: один в морской форме, двое — пехотинцы; все трое солдаты уже мирного времени.

И дочь. Тоже в солдатской гимнастерке, в берете. Для матери же она навсегда осталась девятиклассницей, такой, какой в последний раз приезжала из Архангельска на каникулы, когда заявила: «Мама, не отговаривай, военком откажет, все равно добьюсь». Школьницу с острова Жижгина, единственную среди детей Анны Павловны мечтавшую учить ребят, а ставшую военным радистом, похоронили далеко от Белого моря, за полтора месяца до Победы. Накануне ей исполнилось двадцать лет. Она писала о скорой встрече дома и что дом этот в разлуке до слез мил ей и желанен. Есть и у Анны Павловны сокровенное желание, и, может, еще соберется она в неблизкую дорогу и побывает в венгерском городке Кеньери, где четвертой справа от железнодорожной насыпи — так подробно написали товарищи — спит ее старшая дочь.

И эту самую трудную дань отдал маленький Жижгин большой войне и большому миру, как отдали ее в суровые годы каждый город, каждый поселок, каждая улица страны, будь то знаменитый Арбат или единственная безымянная улица северного острова.

…А вот сыновья в отца — настоящие беломорцы, мореходы, механики, радисты, крепыши, взрослые, женатые ее сыновья. Семь внучат у Анны Павловны на Жижгине, семь юных Бронниковых, семь бабушкиных баловней. Какое им дело до того, что бабушка — бессменный в течение нескольких сроков секретарь островной партийной организации? Только после смерти мужа взяла самоотвод, оставшись членом бюро.

К ней в гости вечерами заходит новый секретарь — плотник Курьянов. Она поит его чаем с морошкой, и они говорят о том, как нужна Жижгину семилетка, как необходимо переселять людей из бараков, как хорошо, что удалось отдать под детсад целый отдельный дом, о помехах в производстве, перебоях в доставке почты и снабжении. За окном ветер треплет добела выгоревший флаг на крыше нового двенадцатиквартирного дома. Говорит больше Анна Павловна, а Иван Селиверстович, тоже уже немолодой, с сильной проседью, в очках, наклонив голову, слушает, пока четырехлетняя Иринка, живущая у бабушки, не задремлет у него на коленях.

И снова утро. Сегодня «Мудьюг» идет обратным рейсом на Архангельск. Ребятишки замечают его первыми, еще когда он — только точка на горизонте. Они следят, как теплоход, огибая Най-наволок, мыс Никольский, Порт-наволок, Лопатку, Костылиху, мыс Кобылью голову, становится на рейде. К нему уже спешат лодки, с борта на борт бережно передают к трапу сверток с островитянином, который впервые увидит большую землю, помогают подняться и молодой мамаше; с причала глядят провожающие.

Вышла на берег и Анна Павловна, группой стоят вербованные. Они не обращают внимания на немолодую женщину в светлом плаще, хоть уже и знают, что зовут ее Анной Павловной Бронниковой, как знают ее все сто тридцать взрослых и множество детей, живущих на Жижгине, как знает ее команда «Мудьюга» и еще сотни людей в округе.

Только они, вербованные, еще не знают, что между их переменчивыми судьбами и ее судьбой, такой оседлой, уже есть неуловимая связь, они еще не осознают, что, приехав в иные края, они попали в прочный и постоянный мир, который определяют и устанавливают такие люди, как эта женщина. Многие из тех, кто приехал сюда на три месяца, останутся еще на сезон, кое-кто останется насовсем, как оставались до них и другие, и в метриках их детей, в графе о месте рождения будет стоять — «о. Жижгин».

Когда позже Анна Павловна ведет внучку из яслей, Ирочка замечает… скворца. Птица сидит на порожке своего дома и прихорашивается. Значит, теремок обитаем? Вечером забегает средний сын, Энгельс, — он работает на маяке, — и Анна Павловна осторожно спрашивает у него о скворцах.

— А как же? — спокойно говорит Энгельс. — У нас на маяке уже несколько. Это в позапрошлом году их не было, а с тех пор, как заметили одного и стали скворечники готовить, прилетают!

Так вот он какой, плывущий за кормой остров Жижгин. Что еще сказать о нем, суровом и добром, скудном и все-таки щедром, не слишком уютном и тем не менее — в бледно-голубой оправе моря — исполненном значительной красоты? Да, нелегок он, хлеб острова Жижгина. И все-таки, побывав здесь, уже никогда не забудешь ни его солнца, ни его выгоревшего добела флага. Может быть, потому, что все-таки это и есть самые «нашенские», самые надежные формы народной жизни, принесшей свои законы и в дальние, надолго оторванные от мира места. Край таков, каковы его хозяева, пусть сами о нем и судят, это их право. И если они рассказывают о своей земле легенды, поют о ней песни, а если надо, отдают за нее саму жизнь, если на этой земле подрастают дети и, путая широты, селятся скворцы, если хозяйки хвалятся своим хлебом, такова эта земля и есть.