Ирина Дементьева - Командировка

И от этих рассказов, и еще оттого, что над невесомой линией горизонта в любой час стояло солнце, а мимо плыли деревни с древними и похожими одно на другое названиями — Яреньга, Лопшеньга, Летний и Зимний наволок, Летняя Золотица, сутки казались сквозными и не проходило ощущение встречи с северной сказкой, уже когда-то слышанной, но от этого не менее прекрасной.

Иногда наш «Мудьюг» бросал якорь, с берега подплывали крутобокие, моторные шлюпы, по-здешнему доры, и просто шлюпки на веслах, и крепкие белобрысые парни под руководством деятельницы местного сельпо грузили в лодки коробки с макаронами и консервами и большие — «не кантовать!» — ящики с радиоаппаратурой, а следом круглые жестяные кассеты с кинопленкой и мешки с почтой. С борта мы любовались короткими, спорыми движениями весел, когда гости, отплывая, ставили шлюпку поперек волны.

Пришла пора сходить и рассказчице. Поднявшись после обеда наверх, мы застали ее на палубе с чемоданом в руке. На лацкане серого костюма алел орден Ленина. Кто она, за что получила орден? Спрашивать было уже некогда, да и неудобно. Она стояла молчаливая, незнакомая и принадлежала уже не нам, а дому.

Вот он, ее остров Жижгин. Черная полоска земли двумя узкими каменистыми косами оперлась о края горизонта, а посередине холмилась пологой возвышенностью, увенчанной башенкой маяка. Прямо над башенкой стояло солнце, его лучи отвесно били сквозь облачную пелену, шатром накрывая остров; но уже было ясно, что жидкие, солнечные стропила не защитят Жижгин от непогоды, что открыт он всем ветрам, мал и неуютен. С берега подошел катер, молодой моряк протянул женщине руку, а следом прыгнули и мы: капитан «Мудьюга» разрешил на время короткой стоянки сойти на берег.

Жижгин и вблизи не казался уютнее. Черный, присыпанный угольной пылью причал, толпа не по-летнему одетых людей, вышедших встретить пароход. Мы поднялись по улице, которая тут же и кончилась, на мшистый холм, ощетинившийся вереском, багульником и какими-то низкорослыми скрюченными деревцами. Не росли здесь прославленные архангельскими песенницами цветики-цветочки, ни лазоревые, ни алые. Только валуны слепо смотрели в небо, уже не такое ласковое, как с палубы. На самом гребне дул сильный ветер, а по ту сторону мы вновь увидели море. Оно по-прежнему было спокойным, но теперь легко угадывалось, как черно оно в октябре, Белое море, как ревет ночами, как колотит о причал катера и доры! А зимой, когда оно и вовсе непроходимо, каково тогда здесь людям, на острове, отрезанном от моря, от мира, на маленьком клочке земли, где, казалось, не за что уцепиться корням?

Так думалось нам, когда мы шли обратно к причалу мимо одинаковых серых барачного типа домов. А навстречу поднималась от причала группа людей и в центре — та самая немолодая женщина с орденом. На руках у нее сидел малыш годов двух. Внук? А по обе стороны шли двое рослых мужчин, пожилой и молодой. Молодой нес чемодан. Муж и сын?

И почему-то из всего двухнедельного путешествия по Северу едва ли не ярче всего помнился маленький остров Жижгин, солнечный шалаш над ним, немолодая женщина с орденом Ленина. Почему-то хотелось договорить, узнать: как и чем живет? Так я попала на Жижгин, уже с командировкой от редакции. Это было в последних числах мая. Тот же «Мудьюг» привез на Жижгин первую партию рабочих-сезонников, завербовавшихся на летний сбор водорослей. На склонах острова еще лежал снег, и людей, столпившихся на палубе, прохватывало студеным ветерком. Кое-кто ехал сюда уже во второй и даже в третий раз: это скорее всего архангельский житель; в каждом, колупни его, живет помор, и летом его магнитом влечет побережье. Дожидаясь трапа, он жадно вдыхает ветер, свежий и острый на вкус, как моченая морошка, здешнее лакомство. Дальних привело разное: и заработок, и желание новые края повидать, и редкий, чудной промысел.

Несмотря на поздний вечер, светло как днем: солнце, хотя его и не видно, ощущалось где-то совсем близко, пульсировало, как кровь под тонкой кожей, оживая в морских бликах, в блеске снежного оползня, даже в самом мягко, белесо светящемся воздухе.

А корабль уже брала на абордаж целая флотилия — семь-восемь дорок, шлюпок, маленьких ботов, катер. На «Мудьюге» завели для гостей «Бригантину», лучшую свою пластинку, уже хрипловатую, хоть и запускали последний раз при торжественном отплытии из Архангельска и до Жижгина берегли. Гости устремились в судовой буфет, где наполнили авоськи связками колбасы, коньяком и пивом. Потом, стоя уже в лодках, пили прямо из горлышка, запрокидывая головы, упершись ногами в шаткие борта шлюпок. Редкий праздник в жизни островитян: первый теплоход!

И наконец: «Отчаливай!» Команду дает высокий смуглый скуластый человек, его все кличут Петром Фомичом; по-островному его еще зовут директором, хозяином, а в Архангельске, в тресте, числят начальником участка. Прибывшие поднимаются на причал, проходят под спокойными, лишенными суетного любопытства взглядами местных, вышедших встретить навигацию, и невесть откуда появившаяся маленькая женщина, «комендант острова», разводит вербованных по баракам. Там их ждут беленые стены, натопленные еще днем печки и койки, застланные тщательно отстиранными одеялами. Самые молодые и любознательные тут же разбредаются по острову — непривычно ложиться спать как бы средь бела дня.

Остров в этот час пустынен, жители уже разошлись по домам, только две девчушки доигрывают в «классы». У поленниц дремлют сонные козы, вдоль бараков медленно бредет серый жеребенок, галька скрипит под копытами. За поленницами, заборами, сушилами, опоясывающими плоский берег, молчит видное отовсюду море.

С холма, где маяк, просматривается и весь остров, и он не так уж мал; на юге, на просторном, окаймленном проливом плоскогорье поблескивают три латунных блюдца — озерка. На холме, над обрывом можно заметить каменную плиту и, если постараться, прочесть полустершуюся надпись: «Здесь похоронен смотритель Жижгинского маяка… коллежский регистратор… Александр Иванович Исаковский… родился в 1811-м… прибыл на Жижгин в 1864-м… умер в 1884-м…» Нынешний преемник коллежского регистратора коренастый добродушный тверяк Николай Романихин, начальник Жижгинского маяка, подтверждает: да, башня стоит с 1841 года, сначала служила просто ориентиром, позже жгли на ее вершине керосин, потом ацетилен, а сейчас в подвижной клетке из вращающихся ультрасовременных линз бьется сверхмощное электрическое солнце.

…И все-таки где ему до настоящего, что брызнуло утром в сто сорок солнц. Так вот каким взрывом света разрешилось белесое ночное свечение! Солнце разбудило рабочие шумы острова. Рокочут моторы ботов и самосвалов, бараки до краев полнятся голосами, взрослые спешат в смену, детишки в школу; какая-то пичуга вплетает свой посвист в общий утренний хор — словом, все так же, как и везде. Но если приглядеться, так же, да не совсем.