Ирина Дементьева - Командировка

Благодаря таким, как Умар, песня жила в народе, как любимое, но побочное дитя, она ходила из аула в аул, помогая и в битве, и на пашне, поддерживая огонь в очаге горца. Бывало, в крутую пору по веленью муллы и имама ее выводили за порог, но она возвращалась, неизменно прекрасная, неизменно жданная, принося с собой «сокровища поэтические необычайные», — так сказал о горской песне Лев Толстой, хорошо знакомый с кавказским фольклором. А не будь знаком, может, и не написал бы «Хаджи Мурата».

Сельские музыканты искусно выдалбливали из единого куска дерева дечк-пондуры (в буквальном переводе — деревянная гармонь), атух-пондуры, смычковые. Теперь без кавказской гармошки, дечк-пондура, атух-пондура не обходятся десятки ансамблей Чечено-Ингушетии, в музыкальном училище в Грозном учатся играть на этих инструментах будущие профессионалы.

А вот поступают на это и другие отделения музучилища юноши все еще с опаской. И здесь обыденный случай, когда преподаватели училища во главе с директором идут к родителям способного ученика и просят: отдай нам сына. Уговорить чеченца отдать мальчика учиться музыке и по сей день трудно, почти невозможно, легче уговорить его просто отдать хорошим людям в знак уважения.

Так в свое время получилось с Аднаном Шахбулатовым. Родители знали, что он поступил в торговый техникум, а он уже полгода занимался в музучилище. Пришлось директору и завучу идти отпрашивать его себе в дар у родных. Отец разгневался, но отказать в просьбе не посмел. Словом, путь Аднана к музыке не имеет ничего общего с тем обычным путем, который прошли его русские однокашники по институту Гнесиных. Он и за фортепиано-то сел уже почти юношей, до этого играл на трубе в сельском духовом оркестре, за что тоже был жестоко той же трубой бит, до сих пор шрам на губе от мундштука…

Сколько друзья помнят, Аднан всегда торопился, наверстывал. По специальному разрешению, полученному чуть ли не в Министерстве культуры, ему позволили оставаться в училище на ночь один на один с инструментом. Когда он ел, когда спал — кто знает?

Зато теперь дипломанты того же училища исполняют его романсы на государственных экзаменах. Он особенно популярен в молодежной, студенческой среде, однако без Шахбулатова немыслим и репертуар ни одного сельского ансамбля Чечено-Ингушетии. В соседней Кабардино-Балкарии даже конкурс состоялся на лучшее исполнение песен Шахбулатова. Словом, как же ему не торопиться, если Шахбулатов первый и единственный в республике композитор-песенник?

Он и себя объяснил мне со свойственной ему простотой и точностью:

— Если бы я был литератором, я не писал бы романов с продолжением, а писал бы маленькие рассказы. Если бы был кинорежиссером, никогда не ставил бы многосерийных картин, наоборот, снимал бы короткометражки. Такова, наверное, моя природа: мне надо высказаться быстро. Но сказать коротко в искусстве — еще не значит сказать мало.

Симфонист Мясковский, говорят, всю жизнь мечтал написать песню, а она у него не выходила, и он этим мучился.

Из бесед с Шахбулатовым я поняла, что бремя легкого жанра — все-таки бремя. Можно ежеутренне спешить на работу, встречаться с друзьями и сослуживцами, шутить на бегу, сердиться на своих оркестрантов, ссориться с музыкальными редакторами, радоваться удачной записи, огорчаться тому, что местком опять передвинул тебя назад в очереди на квартиру, и в течение всего дня, среди всей этой суеты, чувствовать себя угловатым и неповоротливым, прикованным к очередной песне, которая желает произрастать в тишине, и нужно оберегать эту тишину от посторонних шумов.

А потом на грозненском стадионе, где яблоку негде было упасть, Иосиф Кобзон исполнил одну из самых ранних и самых лирических песен Шахбулатова «Первый дождь». С тех пор Аднан писал не только лирику, но и песни публицистического характера, такие, как «Трубач», «Баллада о коммунистах», «Песнь о рабочем человеке», «Песнь о герое Маташе Мазаеве», как многие его песни о комсомоле, о родном крае, о городе Грозном.

Так мы сидели вечерами и говорили об искусстве. То есть говорил Аднан, а я слушала. И сидела только я, а Аднан лежал неподвижно, до подбородка укрытый одеялом. Лежал так уже полгода, с того осеннего дня, когда, возвращаясь с северо-кавказского музыкального фестиваля «Пластинка дружбы», на шоссе попал в тяжелую аварию. В машине их было трое, сидевший рядом с водителем Шахбулатов пострадал тяжелее всех: перелом двух позвонков, разрыв спинного мозга. В ближайшую больницу его доставили без пульса.

Когда к Аднану, дважды пережившему клиническую смерть, вернулось сознание, соседи по палате ему рассказали, что молодой водитель их «Волги», которого с легкой травмой доставили в ту же больницу, метался в отчаянии: «Какого парня я угробил!» Аднан потребовал водителя к себе: «Это ты обо мне распространяешь ложные слухи?» Беспомощный, он уже спешил на помощь другому — снять груз с души. Впервые за эти страшные дни и ночи отлегло и у Зои от сердца. Аднан вернулся не просто к жизни, но к себе самому, прежнему, утвердив, как настоящий человек, свою власть над судьбой, даже самой слепой и жестокой. Она может такому человеку сломать позвоночник, может в буквальном смысле уложить на обе лопатки, но не может, пока он жив, лишить его того, что составляет основу характера. Тут уж Аднан ничем не согласен поступиться!

«Предпочитаю скучать, когда мне скучно, грустить, когда грустно, радоваться, когда радостно, — писал он в письме. — Последнее случается со мной не так уж редко. В конце концов у меня есть многое: мое прошлое, моя музыка, моя любимая жена — лучшее приобретение моей жизни, друзья, которых я люблю и которые, надеюсь, отвечают мне взаимностью…»

Как-то мать Аднана собралась ехать в свой Урус-Мартан, а обратно из района автобус приходит ночью, и она забеспокоилась, кто же встретит. Зоя как раз вечером работала.

— Так я же, мама! — вскричал Аднан.

Мать не выдержала, расплакалась. Аднан густо покраснел, потом сказал:

— Клянусь, мама, я еще встречу тебя на ногах!

В этом весь Аднан, человек, даже в трудные, а если быть точной, в самые трудные дни своей жизни умеющий забыть о себе, о своем положении.

Но другие? Имеют ли они право — забывать? Тут я вынуждена вернуться к тем своим грозненским впечатлениям, которые трудно совмещаются в моем сознании со всем, что удалось почерпнуть из почти ежевечерних встреч с Аднаном, его друзьями, его родными. Но у Шахбулатовых я бывала только вечерами, а днем ходила по учреждениям и вела разговоры, бесконечно далекие от музыки. Например, о квартире.

Зима выдалась холодной, весна затяжной. Во времянке, которую они с Зоей снимали во дворе частного дома, пол был настелен прямо по земле, а единственный источник отопления — газовая плита в тамбуре. Откроешь в тамбур дверь — становится теплее, зато пахнет газом, от которого у Аднана начинаются сильнейшие головные боли. Тут и здоровый недолго выдержит.