Игорь Ефимов - Стыдная тайна неравенства

И Рубашов шаг за шагом уступает этой логике. Он готов подписать покаяние и признать, что объективно его дела и его слова шли во вред партии и стране. Но он отказывается признаться в организации актов саботажа, ибо это — полная нелепость, которой никто не поверит.

Тогда за дело берётся помощник Иванова — следователь Глеткин. Парень из бедной крестьянской семьи. Недалёкий. Открыто презираемый и Рубашовым, и Ивановым. Он-то и становится победителем. Это он объясняет Рубашову, что все эти его "объективно", "ход исторического процесса", "диалектика развития" народной массе непонятны. А "шпион и вредитель" — понятные обвинения. И поэтому он должен подписать своё покаяние в той форме, которая будет понятна массе. Неважно, что несколько умников такому покаянию не поверят. Сила сегодня — только в массах. Не сам ли Рубашов проповедовал это всю жизнь?

По сути низковольтный Глеткин требовал от высоковольтного Рубашова не просто капитуляции. "Сложи своё главное оружие, которым ты сильнее меня, — логику и разум. Подчинись нелепости

— ибо она стала силой. А сила, которую ты называл "объективная реальность", была твоим кумиром на всём твоём жизненном пути. Теперь поздно отвергать её только потому, что она готова уничтожить тебя самого".

И Рубашов сдаётся. Но ещё до того как его отправят на показательный процесс, на расстрел уводят другого умника — Иванова. А Глеткин занимает место расстрелянного.

Конечно, в реальной жизни всё шло гораздо проще. Признания вины гораздо чаще вырывались пытками, голодом, бессоницей. Тех, кто выдерживал пытки и не ломался нравственно, на процессы просто не выпускали — расстреливали в подвале. В рассказах самих палачей мелькают сообщения о том, что признания вины гораздо легче было выбить из тех жертв, у которых были семьи, — страх за родных действовал сильнее боли.

Второй вопрос-загадка, связанный с показательными процессами: зачем? Зачем Сталину, Мао Цзе-дуну, Кастро, Пол Поту нужны были эти суды над бывшими соратниками? Обычный ответ: шла борьба за власть. Но настоящая борьба за власть идёт внутри партии гораздо раньше — подспудно, скрыто, упорно. Создаются и распадаются группировки, о которых долго никто не догадывается. На показательные процессы впоследствии вытаскивают тех, кто уже потерпел безнадёжное поражение.

Да и какую угрозу для власти Сталина в 1936 году могли представлять снятые со всех постов Бухарин и Зиновьев? И чем мешал Мао Цзе-дуну послушный ему во всём президент Китайской республики Лю Шао-ци (1967)? Зачем Пол Поту нужны были "признания" его бывших товарищей по борьбе, которые выбивали из них под стук пишущих машинок в страшном здании 8-21 на окраине Пном-Пеня (1977)? И какие политические цели мог преследовать Кастро, отдавая под суд своих лучших генералов в 1989 году?

"Генерал Очоа, красивый, элегантный, с чёрными вьющимися волосами, с длинным горбатым носом, держался в суде бесстрастно,

— пишет американская журналистка Джорджи Энн Гейер. — Можно было подумать, что он контужен или одурманен наркотиками. Когда Кастро обвинил его в участии в наркобизнесе, подсудимый смог сказать только одно:

— Если даже мне будет грозить смертная казнь, моя последняя мысль будет о Фиделе и о Великой революции, которую он дал нашему народу.

Всё это напоминало московские процессы ранних 1930-х, когда ни в чём невиноватые соратники Сталина вставали в суде один за другим и красноречиво требовали, чтобы их присудили к смертной казни… Арнальдо Очоа, как и подсудимые в Москве, скорее готов был умереть, чем допустить, что он прожил свою жизнь, служа ложным идеалам".15

Действительно, разочароваться в идеале всегда тяжело. Но, похоже, что для людей, преданных партии, это было нечто большее, чем просто слияние с единомышленниками в общем служении идеалу. Сила! Безжалостная, всесокрушающая сила — вот чему они поклонялись. Как писал Маяковский, "партия — это рука миллион-нопалая, сжатая в один громящий кулак". "Я счастлив, что я этой силы частица…" И в этих словах — не просто поэтическая экзальтация. От причастности этой силе кружилась голова. Поэт делится с нами самыми искренними, самыми горячими своими чувствами. Пусть нам они незнакомы — но мы обязаны вслушаться в его слова хотя бы потому, что он заплатил за эти чувства собственной жизнью.

И ещё Маяковский — не писал, скорее — кричал: "Единица — ноль, единица — вздор, голос единицы — тоньше писка".

По сути, в этих двух цитатах поэтически воссозданы два главных кумира, которым поклоняется страстный революционер: сила и равенство. До тех пор пока ведётся борьба со старым режимом, он может не замечать опасной несовместимости этих своих идолов. А несовместимы они потому, что сила может быть только у организации, спаянной строгой дисциплиной. То есть построенной на безоговорочном подчинении нижестоящего вышестоящему. То есть при наличии прочной лестницы неравенства.

Именно этого противоречия так боялись вожди анархизма, именно поэтому они так отталкивались от теории и практики марксизма-коммунизма.

Обладая поэтической чуткостью, Маяковский наткнулся на это неодолимое противоречие намного раньше других революционеров. Если "единица ноль" — значит и ты ноль? Значит, и твой голос, которым ты бросал вызов Богу ("Я думал, что ты всесильный божище, а ты недоучка, крошечный божик") — тоньше писка? Значит и тебя может легко раздавить "рука миллионнопалая"? Не "любовная лодка разбилась о быт" (это было лишь последней каплей) — два самых страстных увлечения высоковольтного уравнителя столкнулись в душе поэта и привели его к самоубийству в 1930-м году.

Семь лет спустя это же коренное противоречие привело к общенациональной катастрофе неслыханных масштабов.

Произошло то, что предсказывал Бердяев в своей книге "Философия неравенства", анализируя ход любой революции: "Свобода расковывает безудержную волю к равенству и таит в себе семя самоотрицания и самоистребления… Демократия истребляет самые основы либерализма, равенство пожирает свободу… Это процесс фатальный".16

Партийная иерархия в первые годы после захвата власти во всех странах имела, казалось бы, естественное распределение на лестнице внутреннего неравенства: высоковольтные (троцкие, каменевы, тухачевские и им подобные), проявившие себя в годы революционной борьбы и гражданской войны, — наверху; низковольтные рядовые участники — в нижнем эшелоне. Но эта ситуация была крайне тягостна для низковольтного партийного большинства. Под давлением их глухого недовольства шло постепенное, а затем и ускоряющееся оттеснение прежних героев с занимаемых постов. Вся постройка из куполообразной превращалась в некий барак с высоченным шпилем.