Игорь Ефимов - Грядущий Атилла

При завоевании Туркестана кочевники были постоянной угрозой для русских войск, их внезапные нападения стоили жизни многим солдатам и офицерам. В отличие от Кавказа, Среднеазиатский фронт не стал местом политической ссылки, русские писатели и поэты не попадали туда и не смогли описать нам эту войну. Тем не менее, она была запечатлена в народной памяти — но не писателем, а художником. В Третьяковской галерее и в Русском музее залы с картинами Верещагина, воссоздающими войну в Туркестане, всегда переполнены зрителями. Солдат бежит, зажимая рукой рану в груди; отряд притаился у бреши в стене; и самая знаменитая, врезающаяся в память, как плакат: "Апофеоз войны" — гора черепов посреди пустыни.

Покорением Кавказа, присоединением Грузии, Армении и Азербайджана, завоеванием Средней Азии закончилось продвижение России на юг. Установленные к концу 19-го века границы с Турцией, Персией, Афганистаном, Китаем оставались практически неизменными в течение ста лет. Но племенная структура кавказских и среднеазиатских народов упорно сопротивлялась тотальной советизации. В 1920-е годы на территории Казахстана, Туркмении, Узбекистана полыхала война, получившая в советской пропаганде название борьба с басмачами. В 1944 году Сталин попытался осуществить "окончательное решение чеченского и крымско-татарского вопроса": в разгар войны с Германией несколько дивизий войск НКВД были заняты насильственным переселением этих народов в Казахстан. Теплушки для перевозки скота набивались людьми до отказа, переселенцы гибли в дороге от холода, голода, болезней. По приблизительным оценкам, около миллиона погибло в пути и в казахских степях.

Дальше на пятьдесят лет наступает затишье. Жёсткая система правления коммунистов последовательно подавляла все проявления национальных и религиозных чувств покорённых народов. Но вытравить — уничтожить — их не могла, только загоняла вглубь. И когда коммунизм рухнул в 1991 году, джин межнациональной розни вырвался на поверхность. Резня между узбеками и киргизами, война армян с азербайджанцами, грузин с абхазами и тысячи мелких и крупных погромов прокатились по Кавказу и Средней Азии. Миллионы русских и украинцев вынуждены были покинуть независимые государства, образовавшиеся на месте бывших советских республик. И, наконец, в 1994 году, ровно 150 лет спустя после побед Шамиля, снова запылала Чечня.

Однако современные чеченские войны и чеченский терроризм относятся к теме "Земледельцы против машиностроителей". Сейчас же нам предстоит подвести итог теме "Кочевники против земледельцев" и попытаться извлечь какой-то урок из проведённого нами исторического обзора длиной в 3000 лет.

Отложим в сторону исторический телескоп, верно служивший нам на протяжении четырёх глав. Возьмём в руки другой инструмент — некий психологический микроскоп — и положим на его прозрачное стекло не конкретного иудея, перса, скифа, кельта, гота, викинга, половца, монгола, делавера, киргиза, чеченца, а придуманного нами — обобщённого — "бетинца". Вглядимся в его надежды и страхи, в его верования и пристрастия, в невидимые нити, связывающие его с соплеменниками. И главное, попытаемся понять, куда уходит корнями его яростное — порой самоубийственное — сопротивление наступающим — грозящим ему — переменам в жизненном укладе.

Современному горожанину, живущему в многоэтажном муравейнике, растворённому в потоке уличных пешеходов, затерянному в базарной толпе, где никому нет до него дела, трудно вообразить — припомнить? — чтС значило для человека мнение соплеменников в условиях тесной кланово-родовой жизни. Там твоя репутация была самым бесценным сокровищем. Какой ты охотник, какой воин, какой отец, сын, муж, какой исполнитель — и знаток! — неписанных законов своего племени — это решало всё в судьбе человека. Не только взгляды сородичей были постоянно обращены на тебя, но и взгляды потомков. Древние монголы, например, помнили свою родословную до седьмого колена, так что любой твой позорный поступок ложился пятном на внуков и правнуков. Укрыться от постоянно обращённых на тебя взглядов было невозможно ни в юрте, ни в шатре, ни в вигваме, ни в сакле.

"Обычай — деспот меж людей", справедливо заметил подданный земледельческой империи Пушкин. Но у народов, не вступивших ещё на земледельческую ступень цивилизации, власть этого деспота была в десять раз сильнее. Любой член племени, решившийся хоть в малости отступить от заветов предков, рисковал стать полным изгоем. Призывы белых миссионеров к индейцам отказаться от сдирания скальпов звучали для тех невыполнимой нелепостью. "У нас есть освящённый веками обычай предков, а у вас? Даже в своём христианстве вы не сумели добиться единства. Сегодня протестантский пастор проповедует нам одно, завтра является католический монах со своей проповедью и поносит пастора, потом приходит баптист, евангелист, квакер… Кого нам слушать, кому верить?"

Конечно, богатство и блеск городов альфидов-земледельцев, роскошь дворцов и храмов, комфорт и тепло каменных домов, изобилие и пестрота рынков будили в бетинцах завистливый интерес, служили постоянным соблазном. Но они не могли не видеть, чем приходилось расплачиваться альфиду за все эти материальные блага. Труд, и опять труд, и ещё — и снова — труд, труд, порой надрывный, порой с рассвета до заката, порой — под плетью надсмотрщика. Как мог гордый воин, привыкший к степному или морскому простору, добровольно сунуть свою шею в такое пожизненное ярмо? Что могло заставить его расстаться с привольем кочевой жизни?

Страх голода?

Но племенные традиции выработали — и утвердили — своеобразный инструмент защиты от этого вечного врага. Мы находим его почти у всех кочевых и охотничьих народов. Священный закон гостеприимства — вот что выполняло функцию "социального страхования" в древних сообществах. Любой член племени, лишившийся жизненных припасов по болезни или из-за несчастного случая, мог войти в хижину, юрту, вигвам соплеменника, и тот обязан был поделиться с ним всем, что у него было. Конечно, оставалась возможность, что нехватка продовольствия настигнет всё племя — исчезли олени и бизоны, начался падёж скота или ещё какая-то беда. Но на миру и смерть красна. По крайней мере, бетинец знал, что не будет один умирать от голода рядом с благоденствующим соседом — ситуация столь хорошо известная у альфидов-земледельцев.

Европейские путешественники и исследователи многократно испытали действие закона гостеприимства на себе и описали его, как правило, с восхищением, с призывами к цивилизованным собратьям "поучиться у дикарей". Действительно, бескорыстие и щедрость нищего бетинца должны были выглядеть необычайно привлекательно в глазах альфида, уставшего от жадности и эгоизма своих сограждан. Возникало впечатление, что необходимый для человеческого сообщества товарообмен может осуществляться не безжалостным рынком, а чистой добротой и альтруизмом.