Нинель Звонарёва - Изгнанники: Судьбы книг в мире капитала

Где-то перед выходом на улицу экспозиция второпях касается положения в Соединенных Штатах. Ну что ж, немножко погрешили цензурой и американцы. Были отдельные эксцессы в историческом плане. Вот, скажем, отец нации Томас Джефферсон сочинил первый вариант Декларации независимости, а из него кто-то вырубил фразу о женщинах и рабах. Вот и обошли эти категории граждан равенством и свободой, что, впрочем, никак не умаляет ценности исторического документа.

Зато позднее цензура в Америке стала вымирающей особью, на манер китайской панды. Помнится, кто-то похитил пару абзацев в «Хижине дяди Тома» Бичер-Стоу, слегка пощипал твеновские «Приключения Гекльберри Финна» — и все. Вентиль хлещущего потока идей с тех пор не закручивали.

Более того, экспозиция намекает: одной голой цензурой типичного американца теперь не возьмешь. «Мы стали обществом, где чтение превратилось в необычный вид деятельности в отличие от обычных», — напоминает один из стендов. Обычный вид деятельности — это, скажем, просмотр телепередач. Так зачем кромсать книжки, если их все равно мало кто читает!

Тут маршрут выставки вытолкнул меня на улицу. Я вышел и вошел снова. Мне чего-то недоставало. Где «гвоздь» экспозиции? Где самый главный зал?

Разыгравшееся воображение в деталях рисовало мне его содержимое. В одном углу горой до потолка — те 600 названий книг, которые вышвырнуты сегодня с полок публичных библиотек США, изгнаны из школ, занесены в «черные списки» издательств.

«Убить пересмешника» Харпер Ли соседствует с «Дневником Анны Франк», «Венецианский купец» Шекспира с «Суровым испытанием» Артура Миллера.

Разные книги — разные обвинения. В одной слишком много жестокости, хотя речь идет о войне. Другая якобы аморальна — герой дважды воскликнул «черт возьми».

Нет маски, какую бы не напялило на себя чудовище здешней политической цензуры. Фред Хечингер, один из исследователей литературной инквизиции в Америке 1980-х годов, так объясняет ее нынешний разгул: «Это происходит потому, что хорошие книги часто заставляют читателя задуматься о нерешенных проблемах».

В отдельной витрине — «Приключения Робин Гуда». Подпись: «Опасный диссидент из Ноттингема. Призывает к перераспределению доходов».

И рядом — недавний доклад «Американского союза в защиту гражданских свобод», который обвиняет администрацию Рейгана в «беспрецедентной враждебности к свободе слова» и в создании «мощной системы цензуры внутри федерального правительства».

Где этот зал?

Охранник вернул мне папку и сказал, что о таком зале он не слыхал.

Возможно, в этом и состоит вся прелесть выставки в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Сама тема цензуры — под цензурой.

Е. А. Зачевский

В Бонне после прихода к власти правительства христианских демократов вновь запахло «свежей краской, всеобщим обновлением и реставрацией». Эти слова Вольфганга Кёппена, выдающегося современного западногерманского писателя-антифашиста, относящиеся к первым годам существования Федеративной Республики, в значительной степени остаются верными и для нынешней ситуации в ФРГ. Призывы к «духовно-моральному обновлению» социально-политического климата в стране настойчиво раздаются сегодня в речах лидеров ХДС, которые любят называть себя «политическими внуками» Аденауэра.

Призывы эти были услышаны, и снова зазвучали «шлягеры» времен «холодной войны» о пересмотре восточных границ, о «сильной руке», о происках Москвы.

Со старыми «песнями» пришли и старые обиды, вспомнили и о старых врагах. В числе первых, на кого обратили внимание новоявленные «внуки» Аденауэра, был Вольфганг Кёппен, творчество которого вновь стало предметом отнюдь не литературной дискуссии, развернувшейся на страницах влиятельного журнала «Шпигель» и крупнейшей в Европе еженедельной газеты «Цайт».

Выбор объекта для дискуссии не случаен — в литературе ФРГ 1950-х годов, как, впрочем, и сейчас, не было и нет равных Кёппену по силе обличения всех и всяческих проявлений милитаризма, реваншизма и неонацизма. Три знаменитых романа писателя «Голуби в траве», «Теплица» и «Смерть в Риме» были настолько беспощадно разоблачительны по отношению к западно-германскому «обществу потребления», что буржуазная критика, окрестившая Кёппена эпитетами из арсенала геббельсовского ведомства («плохой немец», «вредитель», «безродный интеллигентишка»), предпочла замолчать эти книги.

Но замолчать такого писателя, как Кёппен, оказалось нелегко. И тогда была предпринята более тонкая попытка «обезвредить» смутьяна. Используя растущую с каждым годом известность писателя как в стране, так и за рубежом (он становится прижизненным классиком литературы ФРГ), критика начала превозносить блестящий стиль Кёппена (что само по себе верно), намеренно игнорируя при этом опосредованность этого стиля социально-политической проблематикой книг писателя. За всем этим кроется настойчивое желание заслонить общественно-политическое лицо Кёппена, завести писателя в священную рощу «каллиграфического эстетизма», да там его и оставить.

Однако и здесь не удалось достигнуть желаемых результатов. Кёппен не отказался от своих взглядов, хотя и вынужден был на длительное время как романист замолчать. Затянувшееся молчание Кёппена вызвало всевозможные догадки и домыслы, суть которых сводилась к тому, что писателям ранга Кёппена почти невозможно вести диалог с обществом, не желающим задуматься над своим будущим, равнодушным к социально-политическим проблемам. Так возникло «дело Кёппена», которое и по сей день еще не закрыто. Хотя на Кёппена в 60—70-е годы обрушился буквально поток литературных премий («Кёппена хвалили не за то, что он написал, а за то, о чем он умолчал», — язвительно заметил один из критиков), писатель не последовал совету видного представителя «группы 47» Вольфганга Хильдесхаймера лучше направить свои усилия на поиски общего языка с читателями, «чем говорить им обидные резкости, высмеивать их патриотизм или обращаться к ним с литературными манифестами, которые, по существу, видимо, правильны, но были бы действеннее и яснее, если бы не та тонкая ирония, которую немцы не могут переваривать».

Кёппен не поступился своими принципами, и об этом достаточно убедительно говорит автобиографическая повесть писателя «Юность» (1976), в которой он прямо заявил, что фашизм не есть случайное явление, а закономерное следствие развития страны, где преступнее действия военщины и промышленного капитала не получили должного отпора. И эта позиция писателя находит отклик у широких кругов читателей ФРГ.

События последних лет красноречиво говорят о том, что интерес к творчеству Кёппена, особенно среди студенческой молодежи, не ослабевает. В 1981 году прогрессивная общественность ФРГ широко отметила семидесятипятилетие Кёппена. Издательство «Зуркамп» к этой дате приурочило выпуск его книги «Жалкие писаки», вобравшей в себя статьи и эссе о литературе и встреченной восторженно критикой; в этом же году Кёппен читает в переполненных аудиториях университета во Франкфурте-на-Майне цикл лекций на тему «Является ли писатель бесполезным человеком?»; там же открывается первая выставка, посвященная Кёппену. В 1982 году писателю присуждается почетная премия города Мюнхена. В начале 1983 года на страницах газеты «Франкфуртер Альгемайне», а затем и отдельным изданием появляется его довоенный роман «Стена шатается»; осенью этого же года Кёппен становится первым лауреатом премии имени Арно Шмидта — неутомимого экспериментатора, одного из зачинателей современной литературы ФРГ.