Игорь Сид - Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий

Исследования культуролога Екатерины Дайс демонстрируют тотальное, сквозное присутствие в современной европейской, в широком смысле, цивилизации (захватывающей, безусловно, страны Америки и, вероятно, Японию) мистериальных символов и элементов. Культурное поле человечества размечено плотной мистериальной «сеткой». Эта традиция институционализируется зачастую в виде тайных (либо замаскированных под что-либо другое) объединений — рыцарских орденов, религиозных сект, алхимических школ, колдовских династий и т. д. (Отдельной статьёй мог бы проходить цыганский этнос или, точнее, суперэтнос: как некое цеховое объединение гипнотизёров и ясновидящих, приобретшее национальный масштаб — если только мы не имеем здесь дело с красивым мифом.)

В результате двухтысячелетнего противостояния этих течений общеевропейскому религиозному мейнстриму (осуществлявшемуся, понятное дело, в основном коллективистским «кроманьонским большинством»), они оказались оттеснены на периферию информационного поля, приобрели маргинальный статус. Возникает вопрос — каким образом осуществляется дрейф этих явлений с окраины в центр?

Здесь не лишне вспомнить, что люди с повышенными мистериальными способностями, или «неандертальцы» (предлагается называть их ещё короче, переосмыслив античный термин для обозначения младших жрецов, новопосвящённых: мисты) наследственно не слишком расположены к интеграции. Естественно предположить, что, с одной стороны, многие участники объединений «неандертальцев» по своей природе не являются таковыми. Это просто умелые имитаторы из «кроманьонцев», составляющие отдельный, по-своему крайне любопытный класс шарлатанов. А с другой стороны, некоторые «неандертальцы» могут, наоборот, имитировать «кроманьонский дискурс». Вне всяких масонских лож, рыцарских орденов, тайных сект и прочих «союзов рыжих» одарённый мист может защищать свои интересы и осуществлять свои задачи, скрывая свою «неандертальскую» сущность.

Подобная стратегия, основанная на гипнотических или даже магических навыках, может быть настолько успешной, что мы вправе подозревать неандертальскую сущность у многих людей, ставших лидерами в самых разных сферах. И не в последнюю очередь — во вполне «кроманьонских» с виду: во властных структурах, в церковных аппаратах, в спецслужбах…

Если это так, то мистериальная революция, во-первых, неизбежна, а во-вторых, не обязательно должна быть заметной.

Как всё вышесказанное связано с гностическим мировоззрением, которое подозрительно часто присуще носителям мистериальных способностей? Вряд ли представление о жестоком и неразумном Демиурге коренится в коллективном воспоминании «неандертальцев» о поражении их предков в битве с лучше организованными, но лишёнными художественного дара противниками… Скорее, дело в самом самоощущении избранного, электа… «Кроманьонское большинство» склонно верить в трансцендентное вне себя. «Неандертальское меньшинство» — также в божественную искру (мистическое начало) в самом себе. «Я поэт», — ответил на вопрос судьи о роде его занятий всемирно известный рыжий тунеядец.

Нас же сейчас волнует одно из важнейших свойств неандертальца — его неразрывная [мистическая] связь с территорией обитания, с окружающим ландшафтом. Если догадки верны, мистериальная революция, реактуализация «неандертальского дискурса» должна нести с собой смену принципов взаимоотношений человека с биогеографической средой. И XX век последовательно демонстрировал такие изменения. А если даже мы ошиблись, и дело вовсе не в генетическом наследии палеоантропов, и всему придётся искать другое объяснение — «неандертальская» гипотеза на сегодня работает, хотя бы как удачная метафора…

Первой ласточкой мистериальной революции послужило возникновение геополитики, рассматривавшей государства в их целокупности с территорией как гигантские конкурирующие между собой живые организмы. Экологизм, которым заряжены многие духовные движения, включая тот же Нью-Эйдж, построен на философии любви к Земле: «шашни с ландшафтом», но уже идеологически обоснованные. А в последнюю четверть века в гуманитарных науках на Западе замечен красноречивый сдвиг исследовательских интересов: от исторического ракурса к «географическому». Литературоведение, культурология, этнография и т. д. всё большее значение придают взаимосвязи своих предметов с их планетарным и локальным контекстом. Это глобальное явление получило название «пространственный поворот». На постсоветском ареале с середины 90-х в обсуждении этих тем активно применяется термин, взятый у парижского поэта Кеннета Уайта — «геопоэтика».

Понятие «конца истории», завершения исторического процесса, выдвинутое Михаилом Гефтером, а затем Френсисом Фукуямой, приобретает в этом контексте совершенно новый смысл. Если истории больше нет, исторический подход в науке закономерно умирает. Но внезапный компенсирующий рывок в развитии географического подхода означает одно: ничего на самом деле не кончилось, просто время теперь меньше влияет на нашу жизнь, и всё сильнее влияет на неё пространство. Перенаселение планеты и деградация природных ландшафтов, возникновение и расслоение виртуальных пространств, соблазн (угроза?) ухода в них для части человечества, «естественный отбор» альтернативных реальностей, «мифологическая революция» гуманитарных технологий, выбор между утопиями и конфликты между ними — вот реальные проблемы, стоящие перед нами. За всем этим грозной вселенской дырой темнеет отсутствие ответа на главный антропологический вопрос — о цели существования человечества. И мы возвращаемся к «смещению в сторону онтологии и телеологии», о необходимости которого говорилось в начале.

Обустроить Землю, превратить её в «благоустроенный космический корабль» — призывал 16 лет назад на Первой конференции по геопоэтике Михаил Гаспаров. Великие утописты указывают направление, не удосуживаясь хотя бы набросать маршрут. Искать пути приходится всем остальным. Но отрадно хотя бы то, что сегодня в человеческий мир возвращается исчезавший надолго баланс (а с ним — и великая война) между Логикой и Интуицией, Наукой и Магией, Речью и Молчанием, Коллективизмом и Индивидуализмом.

Говорят, что лучшим, а то и единственным на сегодня лечением от тяжёлых форм депрессии является не кондитерская диета, не пытка воробьиным пёрышком и даже не 15 минут славы, а погребение . Это одно из самых эффективных направлений психотренинга, именуемого, понятное дело, «танатотерапией». Больной копает сам себе могилу в лесу, медитирует наедине с лопатой «для ощущения быстротечности жизни», а затем ложится в гроб с вентиляцией в виде трубочек, и его закапывают в чернозём как минимум часа на три. Потом откапывают — совершенно здоровым.