Сергей Медведев - Парк Крымского периода. Хроники третьего срока

В нервной реакции отечественных сетей на теракт, подменившей сострадание и солидарность внутренними дрязгами и обвинениями, проявились три очевидных болезни российского массового сознания. Первый диагноз — ресентимент, глубокое чувство уязвленности, готовность оскорбиться по любому поводу, везде искать русофобию и всемирный заговор против России. Показательным в этом смысле было единодушное оскорбление российских политиков и СМИ на карикатуры еженедельника Charlie Hebdo, которыми тот со свойственной ему бесцеремонностью откликнулся на синайский теракт. В день публикации карикатуры, согласно статистике посещений сайта журнала, на первом месте по количеству посетителей с огромным отрывом лидировала Россия (42,5%), даже из Франции пришло в 2,5 раза меньше. Получается, что Charlie Hebdo гораздо популярнее в едва ли читающей по-французски России, чем у себя на родине. Так русская «всемирная отзывчивость» превращается во всемирную обидчивость: неприкаянная русская душа словно бродит по миру в поисках места, «где оскорбленному есть чувству уголок» — в Киеве ли, в Париже, в интернете; при этом недостаток внимания также воспринимается как оскорбление: не заметили! Не оценили! Не приняли в расчет! Настоящая Lust am Leidenschaft , страсть к страданию, как говорят знающие толк в этом немцы, которые пережили свою эпоху ресентимента в период Веймарской республики, закончившуюся, как известно, фашизмом. Известный американский славист Даниэль Ранкур-Лаферьер назвал это явление в русской культуре «моральным мазохизмом и культом страдания», желанием быть униженными и оскорбленными.

Второй диагноз, который можно поставить по итогам дискуссии об аватарах, — лицемерие. Как правило, те, кто упрекал сочувствующих Парижу, сами не раскрашивали своих профилей после катастрофы над Синаем. Напротив, они усердно потребляли пропагандистскую лапшу, пока платные блогеры и штатные соловьи режима распространяли слухи о плохом техническом состоянии самолетов «Когалыма» и опровергали все версии о теракте (как будто сострадание зависит от того, был ли это взрыв бомбы или техническая неисправность). Где были эти морализаторы, когда более двух недель молчал о теракте их президент и с каждым днем это молчание становилось все более красноречивым? Где они были, когда тела погибших везли из Пулково на фурах-рефрижераторах под покровом ночи — а не в гробах и катафалках по коридору из десятков тысяч людей, как это было, когда встречали в Голландии тела пассажиров рейса МН17? И лишь когда атаки исламистов в Париже уравняли всех в общей беде, власти России с облегчением признали очевидное — что падение А321 было терактом. Власть дала добро на сострадание, и представитель МИДа Захарова опубликовала ту самую российскую эмблему самолета-пацифика. Через 18 дней после синайской трагедии, Мария! Отсутствие скорби постыдно, но использовать скорбь в целях контрпропаганды — еще менее достойно.

Раскрасивших аватар во французские цвета обвиняли и в презрении к несчастьям третьего мира: пользователь фейсбука из Красноярска по имени Дан Назаров опубликовал страшную фотографию теракта в Кении, где 2 апреля 2015 года исламские террористы ворвались в здание университета города Гарисса и расстреляли 147 студентов-христиан, и поставил риторические вопросы: «Вы слышали об этом со всех СМИ? Несли люди цветы к посольству? Почему же такая избирательность в нашем сочувствии? Одни — люди, получается, а другие — кто?» (13 тысяч лайков, 20 тысяч репостов). Упрек автора, конечно, справедлив — но только не в нашей стране. Россия — одно из тех мест, где показное безразличие к бедствиям третьего мира возведено едва ли не в государственную добродетель, где федеральные телеканалы пугают зрителей байками о беженцах, наводнивших Европу, где парижские теракты сопровождались злорадными комментариями в духе «доигрались со своей толерантностью и открытостью», а полицейские в Петербурге могут отнять у матери-мигрантки грудного ребенка и отдать ей мертвое тело, и не нам рассуждать о сострадании к третьему миру.

И третья беда — это углубляющийся раскол в российском массовом сознании. Для разных стран дни радости и дни горя становятся поводом для национальной солидарности, у нас же происходит ровно наоборот. Праздники 9 мая и 4 ноября, трагедии «Норд-Оста» и Беслана, теракты в редакции Charlie Hebdo и на улицах Парижа становятся поводом для ожесточенной общественной драки. Как говорил классик, «прежде чем объединяться, нам надо решительно размежеваться», и, собственно, этим размежеванием Россия с переменным успехом и занимается уже почти сто лет — со времени революции 1917 года и незавершенной Гражданской войны, а может быть, даже с эпохи Петровских реформ. Наше массовое сознание глубоко и болезненно политизировано — в том смысле, как понимал политику Карл Шмитт: как поиск и маркировку врагов. В сочувствующих малайзийскому «Боингу», Charlie Hebdo, Парижу и вообще Западу пропаганда подозревает врагов, «пятую колонну». Сам акт несанкционированного властями возложения цветов — к посольству Нидерландов или на Немцов мост — считается подозрительным и потенциально враждебным.

Именно поэтому в российском интернете по любому поводу вспыхивает холивар, священная война, никакое движение души не остается без упрека: ты скорбел по жертвам Парижа, а почему не по россиянам на Синае, значит ты русофоб; ты сочувствовал жертвам МН17, а почему не сгоревшим в Одессе, значит ты бандеровец; ты помогаешь бездомным собакам, а почему не детям, значит ты человеконенавистник, ты сажаешь деревья, а почему не думаешь о людях, значит ты экофашист. Наше публичное пространство превратилось в территорию ненависти и взаимных обвинений, наше общество атомизировано и поражено социальной аномией, лишено моральных ориентиров и авторитетов, неспособно к солидарности и протесту — именно такое расколотое общество удобно для авторитарной власти, являясь объектом медийного и пропагандистского манипулирования.

По большому счету, в этом разобщенном социуме есть две группы: первая убеждена, что весь мир против России, а вторая — что Россия — это часть мира; партия постимперского ресентимента и партия глобализации. Первая винит окружающий мир во всех бедах: от терактов на Кавказе до потери Украины, от падения цен на нефть до социальных проблем в России: «Обама, руки прочь от наших пенсий!», как гласили плакаты на официальном шествии в День народного единства. Можно вспомнить и депутата-комика Евгения Федорова, предположившего, что протесты дальнобойщиков срежиссированы США для обрушения государственного строя в России.

Во вторую группу входят люди, считающие, что Россия — это часть глобального сообщества, отзывающиеся на мировые трагедии. Я смотрю, как менялись аватары и обложки в моем профиле в фейсбуке за последние четыре года: Je suis Paris, фото Бориса Немцова, Je suis Charlie, черная лента МН17, флаг Украины (после первых жертв на Грушевского в январе 2014-го), бостонский марафон (теракт в апреле 2013-го), команда «Курска» (в годовщину трагедии), норвежский флаг (теракт Брейвика в июле 2011-го)… Лента памяти отматывается назад как лента скорби, и всякий раз личная боль встраивается в более широкий гражданский и политический контекст, акт скорби становится актом солидарности и идентичности (что ничуть не отменяет искренности сострадания). И не стоит здесь сравнивать сострадание к жертвам на Западе и в России, но стоит сказать о том, что российские жертвы наша пропаганда всячески минимизирует и пытается скрыть, чтобы не давать повода для гражданского протеста — вспомнить хотя бы всю ложь о газе на Дубровке или путинское сакраментальное «она утонула».