Сергей Медведев - Парк Крымского периода. Хроники третьего срока

Двумя днями позже, когда узбекская няня отрезала голову девочке и бегала с ней у метро «Октябрьское поле» с криками «Аллах акбар!», а стражи правопорядка в ужасе жались по стенам, боясь к ней приблизиться, федеральные каналы снова замолчали происшествие, и только Lifenews вел трансляцию в прямом эфире. Два крупнейших инфоповода, которые в открытом обществе могли бы взорвать медийное и политическое пространство, стать поводом для разговора об устаревшей инфраструктуре угольной отрасли и бесправном положении шахтеров, о неготовности силовых структур к террористическим угрозам, в федеральном эфире прошли незамеченными: страна продолжала праздновать триумф российского оружия в Сирии и «Оскар» Ди Каприо, у которого, как не уставала с удовольствием повторять пресса, была русская бабушка.

Ничего удивительного в этом нет. События в России давно стали второстепенными для пропагандистских СМИ. Вот если бы азиатская мигрантка с головой девочки бегала не у «Октябрьского поля», а у станции берлинского метро «Гогенцоллернплатц», вот тут бы нам рассказали: спецвыпуски новостей, журналистские расследования («у девочки есть русские корни!»), заявления Госдумы и Павла Астахова, демонстрации русскоязычных немцев против миграции. А если бы авария на шахте случилась не в Воркуте, а в украинском Павлограде, мы бы узнали от Дмитрия Киселева и Петра Толстого про беспомощность украинских спасателей, жадность олигархов, преступное молчание Кабмина и Верховной рады в Киеве, а в российских городах появились бы хорошо оборудованные палатки для сбора помощи украинским горнякам.

В России сложилась парадоксальная ситуация, при которой масс-медиа рассказывают не о жизни в стране, а о параллельной реальности в Украине, Европе, Сирии. Причем эта внешняя событийность во многом самой же Россией и создается: война в Донбассе, бомбардировки Сирии, конфликт с Турцией, подкуп европейских политиков и организация антимигрантских митингов в Европе — Россия производит эти действия не для стратегических выгод, а ради медийных эффектов, чтобы выгодно их продавать российской и мировой аудитории. Внешние кризисы — одновременно продукт и питательная среда для российской пропагандистской машины, замкнутый цикл насилия и лжи, который порождает новое насилие. Упраздняя российскую действительность, телевидение становится галлюциногеном мощнее водки и религии, заставляя зрителей эмигрировать из реальности, полностью переехать во внешнюю информационную оболочку. Но когда реальность вдруг прорывается внутри страны — смертью шахтеров, безумной исламисткой у метро — ее помещают в зону молчания.

Точно так же в 1920-е годы глушили голод мечтами о мировой революции, в 1930-е маскировали страх светловской «Гренадой», при Хрущеве питались новостями про Кубу, а при Брежневе закусывали водку байками про происки мирового сионизма. «Всемирная отзывчивость» русских, о которой писал Достоевский, оборачивается удивительной способностью россиян жить чужой реальностью, не замечая своей, замещением собственной жизни вымышленной, вытеснением неуверенности, страха, неустроенности бытия грандиозными планами по переустройству мира.

Эта стратегия помогает поддерживать неуязвимость, тефлоновый имидж власти, которая не должна ассоциироваться с образами горя, боли, сострадания. Никаких сантиментов, открытости, личного участия в разрешении кризиса, никакого либерал-гуманизма в духе «Шамиль Басаев, как слышите меня?». Только олимпийское спокойствие, чекистская выдержка, дозированная информация: «власти знают лучше», «не мешайте профессионалам делать свое дело». Так было с «Курском», «Норд-Остом», Бесланом, так было с катастрофой борта «Когалымавиа» над Синаем, которую бесстыдно забалтывали, рассеивали в тумане версий о технической неисправности, пока не стало невозможным скрывать очевидное — это был теракт. И тогда уже дали добро на сострадание, и появился траурный аватар с самолетом-пацификом.

Речь идет не только о государственной пропаганде, но о скорбном бесчувствии, психической анестезии целой нации. Наше общество не овладело языком эмпатии, сострадания, практиками коллективной скорби, проговаривания травмы и меморизации трагедий. Это еще раз подтвердила годовщина убийства Бориса Немцова, нежелание Госдумы и местных властей почтить его память (в Москве продолжают разорять цветочный мемориал на Немцовом мосту, в Ярославле мэрия приказала убрать памятную доску), наряду с гражданскими шествиями и акциями памяти в разных городах льются потоки грязи в соцсетях. Вместо того чтобы сплачивать, национальные трагедии лишь сильнее раскалывают и поляризуют больное общество.

А может быть, новости об убитой девочке не показывали по федеральному ТВ, чтобы не травмировать психику зрителей — и во избежание антимигрантских и антиисламистских настроений? Но почему-то те же самые каналы не щадили ранимых российских телезрителей, когда рассказывали бредни о «распятом мальчике» в Славянске и разжигали антиукраинскую истерию. А когда в январе 2013 года ресторатор и активист «болотного» протеста Алексей Кабанов убил и расчленил свою жену, прокремлевские СМИ смаковали детали убийства и подавали его как признак деградации либеральной общественности и протестного движения… Так что и в случае с узбекской няней, и с воркутинскими шахтерами федеральные СМИ не берегли нервы зрителей, а занимались привычной медийной манипуляцией и социальной анестезией. Когда надо создать кризис или отвлекающий инфоповод — они могут до отказа выкрутить ручку ненависти, вывести людей на улицу, отправить их убивать и грабить в соседнюю страну. Но когда речь идет о реальных кризисах и угрозах обществу, о стабильности и неприкасаемости власти — они запускают усыпляющий газ. Но если не рассчитать дозу, то анестезия может оказаться смертельной: как та секретная смесь, убившая заложников «Норд- Оста».

Россия — страна уникальная, во всем умеющая найти свой особый путь. Пока весь мир (или по крайней мере, западная его часть) выражал солидарность с жертвами парижского теракта, в России разразился очередной крупный скандал в соцсетях. Десятки тысяч российских пользователей фейсбука вслед за Марком Цукербергом раскрасили свои аватары в bleu-blanc-rouge , цвета французского флага, в знак скорби по убитым в парижских терактах 13 ноября — и тут же другие, патриотичные, пользователи стали упрекать их в том, что те не скорбели по поводу россиян, погибших при взрыве когалымского аэробуса над Синаем двумя неделями ранее. Разразился холивар, священная интернет-война, по поводу того, как правильно скорбеть, в какие цвета красить аватары и куда нести цветы, жертвами которой пала не одна тысяча дружб, подписок и репутаций. Затем в бой включилась тяжелая артиллерия: 17 ноября в фейсбуке официального представителя МИД России Марии Захаровой в ответ на французскую раскраску была вывешена эмблема — силуэт самолета на фоне российского триколора, стилизованный под значок пацифизма — якобы присланный анонимным итальянским пользователем. Картинка собрала 30 тысяч лайков, десятки тысяч поставили его себе на аватар. Были и примиренческие позиции, раскрашивавшие фото профиля по горизонтали в российские цвета, а по вертикали — во французские.