Сергей Медведев - Парк Крымского периода. Хроники третьего срока

Сапоги — фирменное блюдо Зураба Константиновича, он их умеет отлить и подать в лучшем виде. Начиналось все с полотен Церетели в духе его великого земляка Пиросмани, где добрые и неуклюжие грузинские крестьяне своими огромными ступнями шли по пашне, месили виноград, твердо стояли на родной земле. Затем большие ноги перекочевали в монументальную пластику, стали ботфортами Петра на Стрелке, из которых выпирают огромные икры, так, что кажется, будто царь на каравелле стоит коленками назад, обернулись смазными сапогами Юрия Лужкова, в образе дворника выметающего из Москвы нечисть: шприцы, окурки, пакетики от презервативов (стоит в Музее Церетели на Пречистенке). И вот теперь сапоги Сталина, которые являются смысловым центром всей композиции.

Сапоги важны для сталинского мифа. Сын сапожника, бездарный семинарист, безжалостный террорист и налетчик, а позже хитроумный царедворец, сумевший в своих кошачьих сапогах подчинить себе большевистскую элиту, этими же сапогами перебить ей хребет, а затем и растоптать всю крестьянскую Русь в месиве голода, коллективизации, репрессий и войны. Сегодня Россия в мазохистском угаре, который под силу описать одному Достоевскому, припадает к этим сапогам, пропахшим дымом и кровью. Возможно, в Крыму заведется ритуал целования сталинского сапога, и он будет блестеть так же, как нос овчарки и граната матроса на станции метро «Площадь Революции».

История ялтинского памятника напоминает авантюрный роман. Его отлили в бронзе еще в 2004 году, накануне 60-летия Ялтинской конференции. Украина тогда от него в ужасе отказалась, как отказались позже Волгоград и Благовещенск (а он-то тут причем?); Церетели посылал в Волгоград еще и гипсовую копию 1:10, но она разбилась в дороге. В результате исполинскую скульптуру разместили возле унылой курортной столовой санатория «Ливадия», украшенной дюралевыми решетками — возле самого ливадийского дворца не решились, поскольку монумент подавил бы его своими размерами.

Похожие истории сопровождали все крупные работы Зураба Константиновича, от памятника Колумбу к 500-летию открытия Америки, от которого последовательно отказались Пуэрто-Рико, Испания и даже названный в честь мореплавателя город Колумбус, штат Огайо, где первооткрыватель стоял бы среди кукурузных полей в тысяче миль от моря. В итоге Колумбу приделали голову Петра и водрузили на искусственном острове посреди Москвы-реки в нарушение всех градостроительных регламентов (утверждают, что согласованная высота монумента была 17 метров, а никак не нынешние 98) и исторической справедливости: Петр, бредивший морем, оказался посреди обмелевшей реки, в ненавистной ему азиатской, боярской Москве… Та же сложная судьба ожидала «Слезу скорби» — весьма двусмысленный монумент жертвам теракта 11 сентября 2001 года, 175-тонная бронзовая плита, напоминающая женские гениталии высотой с десятиэтажный дом, от которой благоразумно отказались Нью-Йорк и Джерси-сити и которая была сослан на заброшенную военную базу в устье Гудзона.

Церетели — гений не столько скульптуры, сколько маркетинга. Ему бы работать торговым представителем в крупной компании, специализируясь на реализации неликвидов. Он навязывает свои мегаломанские бронзовые фантазии городам и государствам подобно ушлому итальянцу из анекдота, который продавал «новому русскому» барабан Страдивари, уверяя его, что тот «делал скрипки для лохов, а для реальных пацанов он делал барабаны». В нем можно видеть толкового менеджера и умелого освоителя бюджетов, льстивого царедворца на манер вельможного гимнописца Сергея Михалкова или даже ироничного постмодерниста, пародирующего большой стиль; но прежде всего этот «чудесный грузин» является последовательным авангардистом, специализирующимся на разрушении исторической городской среды, профанации святынь и заливке мест памяти тоннами меди.

Так он изменил первоначальный план воссоздания храма Христа Спасителя архитектора Алексея Денисова, завесив его все теми же бронзовыми горельефами и заменив белокаменную облицовку мраморной по моде того времени. Григорий Ревзин как-то возвел генеалогию Зураба Церетели к грузинской чеканке, которая висела на кухнях московских квартир и была мерилом вкуса столичного прораба Юрия Лужкова. Теперь эта мещанская чеканка украсила фасады главной православной святыни, фальсифицировав его исторический облик, так что никого уже не удивило, что в храме обосновались подземный паркинг, автомойка и химчистка.

Так же было уничтожено другое московское место памяти — Поклонная гора, с которой странники смотрели на город сорока сороков и откуда Наполеон наблюдал пожар Москвы. Вместо горы теперь котлован, где стоит аляповатый мемориал, украшенный все той же бронзовой чеканкой, водружен стометровый шампур с насаженной на него креветкой (говорят, это богиня Ника) и бьют подсвеченные красным фонтаны, видимо, символизирующие реки крови. Такая же печальная судьба ждала Манежную площадь, бывшую в старые времена широким имперским пространством между Манежем и гостиницей «Москва», классической строгостью напоминающую площади Петербурга. Там дули ветры истории, собирались демонстрации и военные парады и человек чувствовал свою малость перед Левиафаном государства. Церетели застроил площадь павильонами, фонтанами и бронзулетками в духе ландшафтного дизайна на даче нувориша. «Манежка» и «Поклонка», как их теперь пренебрежительно называют, — это оскорбление Москвы, Мекка для приезжих и свадеб на лимузинах. И это еще Зурабу Константиновичу не дали поставить 100-метровую статую Христа на Соловках, хотя по нынешним временам это уже не кажется фантастикой. Несуразный памятник в Ялте, выламывающийся из архитектурных пропорций Ливадийского дворца и парка, — из той же серии неадекватных пластических решений.

И в то же время Церетели по сути своей адекватен нынешней России и парадоксальным образом является самым точным выразителем Zeitgeist’а , духа эпохи. Нашей гигантомании и забронзовевшего абсурда. Пустозвонного мессианства и мучительной провинциальности, кичливости и китча. Поверхностного историзма, который на поверку оборачивается разрушением святынь и мест памяти. Напыщенного чиновного хамства с его презрением к простому народу, который копошится где-то у исполинских сапог в бесконечном ожидании то ли пенсии, то ли электрички.

Церетели вечен, как мечта простолюдина о красоте и как презрение русской власти к холопам. В своем кавказском долголетии он подобен сталинскому наркому Анастасу Микояну, который, как известно, служил «от Ильича до Ильича без инсульта и паралича». Зураб Константинович начал рисовать при Сталине, при Хрущеве знался с Пикассо и Шагалом, при Брежневе делал ленинские панно, при Ельцине ваял Государя Императора, при Путине — все того же Сталина: круг замкнулся. В грядущей постпутинской России он будет все так же бодр, лучезарен, голубоглаз и востребован. Он отольет новой власти 30-метровую статую первого и последнего президента СССР, которая будет встречать прилетающих в новый московский международный аэропорт имени Михаила Горбачева подобно Марку Аврелию на Капитолийском холме. Он поставит на 15-й даче в Архангельском скульптурную композицию «Ельцин, Гайдар и Чубайс принимают решение о приватизации». Свидетель наших терзаний, он будет раздувать до гигантских масштабов и отливать в бронзе все химеры и мифы инфантильного русского сознания от мечты о щучьем велении до тоски по сталинскому сапогу.