Сергей Медведев - Парк Крымского периода. Хроники третьего срока

Подобная нездоровая фиксация на соседней стране свидетельствует о глубокой постимперской травме. Украинцы были слишком близкими, слишком похожими, чтобы Россия позволила им так просто уйти. На протяжении всех 23 лет украинская независимость воспринималась как недоразумение, анекдот — само слово «незалежность» в России обычно произносится с ироничным подтекстом. Молдавскую, таджикскую, даже белорусскую независимость русские восприняли спокойно, а украинскую не смогли, причем речь идет не об имперцах и почвенниках, а о самых широких слоях образованного класса, смотревших на Украину как на банановую республику и одновременно затаивших глубокую обиду на неразумного «младшего брата», который дерзко отринул кровное родство. Эта обида в известном стихотворении Бродского «На независимость Украины» превратилась в неподдельную ненависть:

С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,

Только когда придет и вам помирать, бугаи,

Будете вы хрипеть, царапая край матраса,

Строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Подобно Пушкину с его антипольской одой «Клеветникам России», диссидент и кумир либеральной интеллигенции Бродский здесь являет всю полноту уязвленного великодержавного сознания, которое он вывез из России вместе с памятью об имперском величии Петербурга.

И все же в ревнивом российском внимании к Украине в течение последнего года было нечто большее, нежели ностальгия по Империи. Постимперские фантомные боли переживали и Британия, и Франция, но никто из них не сравнивал себя с бывшими колониями. В случае России можно говорить о более глубоком психологическом механизме — о символической компенсации, переносе, проекции собственных комплексов и фрустрации на символическую фигуру Другого. Об этом в апреле 2014 года говорил в одном из своих последних публичных выступлений Борис Дубин:

«Это очень странный механизм, когда собственные проблемы и неспособность с ними справиться переносятся на других через барьер снижения этих других. Ведь все, что говорилось в России по поводу того, что происходит на Украине, — это же не об Украине говорилось, а о России, вот в чем все дело! Но благодаря такому ходу появляется возможность, во-первых, снять с себя груз всего этого, а во-вторых — в принципе обсуждать, хотя бы поставить эти проблемы, вывести их в область внимания. При этом сама Россия для себя остается “слепым пятном”, “отказывается” от собственного действия, “не видит” себя».

По сути, Дубин описал классическое состояние ресентимента, не употребив самого этого слова. В этике ресентиментом принято считать чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач (к «врагу»), бессильную зависть, сознание тщетности попыток повысить свой статус в обществе. Это продолжение комплекса неполноценности, который в качестве компенсации формирует собственную систему морали, отрицающую ценности врага и возлагающую на него вину за собственные неудачи.

Понятие ресентимента впервые было введено Фридрихом Ницше в его работе «К генеалогии морали». По мысли немецкого философа, ресентимент является определяющей характеристикой морали рабов — низшей расы, которая не способна к исторической деятельности, к изменению обстоятельств собственной жизни. Ресентимент, согласно Ницше, проявляет себя в «восстании рабов»:

«Восстание рабов в морали начинается с того, что ressentiment сам становится творческим и порождает ценности… Мораль рабов всегда нуждается для своего возникновения прежде всего в противостоящем и внешнем мире, нуждается, говоря физиологическим языком, во внешних раздражениях, чтобы вообще действовать, — ее акция исходно является реакцией».

Иными словами, как выразился Яков Кротов, «ресентимент — это ненависть раба ко всему, где ему чудится свобода».

Ницше писал о ресентименте в 1887 году, но его слова по-новому зазвучали через четверть века, накануне Первой мировой, в 1912 году, когда монографию о ресентименте написал Макс Шелер, немецкий лютеранин, перешедший в католичество. Человек трагического мироощущения, покончивший с собой в 1928 году, он предчувствовал грядущие потрясения и фактически предсказал «веймарский ресентимент» в послевоенной Германии, из которого родилась такая фигура, как неудавшийся архитектор и художник Адольф Гитлер. Гитлер (как и семинарист-неудачник Сталин) — это фигура из Достоевского, злобный и мстительный «подпольный человек», дорвавшийся до вершин власти, Смердяков на воеводстве. Не случайно в своей работе Шелер обращается к образам русской литературы:

«Ни одна литература так не переполнена ресентиментом, как молодая русская литература. Книги Достоевского, Гоголя, Толстого просто кишат героями, заряженными ресентиментом. Такое положение вещей — следствие многовекового угнетения народа самодержавием и невозможности из-за отсутствия парламента и свободы печати дать выход чувствам, возникающим под давлением авторитета».

По сути дела, Россия — страна классического ресентимента. С одной стороны, в ней век за веком воспроизводятся различные формы сословного рабства — от крепостного права до советской прописки и нынешнего корпоративного государства, причем в государственном рабстве находится не только тягловое население, но и привилегированные классы, включая дворянство, которое обязано власти титулами, поместьями и самой своей жизнью, не говоря уже о промышленном и торговом сословиях, чья собственность всегда была условна, зависима от прихотей власти. В этих условиях в обществе развивается чувство обиды, невостребованности, непризнанного таланта, появляются такие ресентиментные фигуры, как «лишний человек» и «подпольный человек», показывающий в кармане фигу хрустальному дворцу рационального мироустройства — а от него уже рукой подать до Петруши Верховенского, до террористов, бомбистов и нечаевщины.

С другой стороны, вот уже триста с лишним лет, если отсчитывать от Петра I (или без малого пятьсот, если отсчитывать от первого столкновения России с технологиями пороховой революции при Иване IV), Россия ревниво копирует Запад, то и дело открещиваясь от этого подражательства. Феномен догоняющей модернизации и сохраняющееся отставание от лидеров глобального мира (Британии в XVIII–XIX вв. и США в XX–XXI вв.) по основным социально- экономическим показателям — благодатная почва для внешнеполитического ресентимента. Россия то видит себя в качестве Золушки, несправедливо забытой мачехой и сестрами, то представляет себя как народ-жертву, который своим телом спасает мир от гибели: от татаро-монгольского ига или от фашистских орд.