Дуглас Смит - Бывшие люди. Последние дни русской аристократии

Вооруженные восстания возмущенных продразверсткой и произволом власти крестьян охватили огромные территории, от Украины до Сибири. Ненависть к коммунистам была столь сильна, что в некоторых областях они уже не были уверены в лояльности собственных войск. В отдельных губерниях волнения переросли в массовые движения. Александр Антонов, возглавив армию в пятьдесят тысяч крестьян, сверг коммунистическую власть на большей части Тамбовской губернии. Как и рабочих, крестьян возмущало не только вмешательство государства в экономическую жизнь, но и попрание их гражданских прав, некоторые крестьяне выступали за новый созыв Учредительного собрания. «Эта мелкобуржуазная контрреволюция, несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые», – предупреждал Ленин. Ценой множества человеческих жизней Красная армия подавила бунт, прибегнув к жесточайшему террору, применению химического оружия и массовому интернированию в концлагеря.

К весне 1921 года Ленину стало ясно: чтобы удержать власть, необходимо идти на уступки. Начиная с X съезда партии, Ленин провел ряд реформ, которые стали известны как новая экономическая политика, или НЭП, задуманный как временное отступление, чтобы восстановить страну, сохранив над ней контроль. Насильственная реквизиция зерна была заменена продовольственным налогом, крестьянам разрешалось оставлять себе излишки и продавать их на рынке, разрешалась розничная торговля и частное мелкое производство. НЭП оказался чрезвычайно эффективным: в течение нескольких лет удалось восстановить сельское хозяйство, промышленность и торговлю, вернулись к жизни города.

Британский журналист Уолтер Дюранти приехал в Москву в 1921-м. Среди первых его впечатлений от советской столицы было ужасное положение бывших аристократов:

В самом плачевном состоянии те дворяне, неважно мужчины или женщины, у кого нет каких-либо навыков, представляющих практическую ценность. Их можно видеть терпеливо, часами, стоящими под открытым небом на рынках, продающими пальто, меха, серебро или последние остатки ювелирных украшений, продажей которых они могли бы обеспечить свое существование на пару недель. Новая экономическая политика давала шанс молодым открыть рестораны, магазины шляп и пр., но положение старшего поколения было безнадежно.

Для другого западного репортера, Эдвина Халлинджера та же картина свидетельствовала о революционных достижениях. Низвергнув институциональные основы, которые закрепляли положение классов и сословий, революция обнажила подлинное человеческое естество:

Этот процесс привел ко многим ошеломляющим открытиям, когда каждый мужчина и каждая женщина, вне зависимости от их прежней сословной принадлежности, оценивались в соответствии с их врожденными качествами и достоинством. <���…> Истинное благородство, заложенное в человеке природой, выводилось наружу и культивировалось, неважно, был ли человек князем или простым крестьянином. Ничтожество и мелкость, прежде прикрытые воспитанностью и этикетом, были явлены воочию. <���…> Подобно гигантскому рентгену революция прошла через социальную структуру, обнажая человеческие ткани, из которых это общество состояло.

В качестве доказательства Халлинджер цитирует слова бывшей княгини. «Да, многие из нас увидели, что революция свершилась во благо, – сказала она ему. – Она превратила нас в живых, настоящих людей… Мы обрели уверенность в себе, осознав, что можем делать дело… Я бы не вернулась к старому. И многие молодые люди из нашего класса думают, как я. Но мы заплатили страшную цену. Я, однако, допускаю, что это было необходимо». Халлинджер посетил жилище старой фрейлины императрицы, где та жила с дочерью и бывшей служанкой. Под резкими бликами электрической лампочки, освещавшей единственную комнату, дочь рассказывала ему: «Мы научились получать счастье от мельчайших вещей. Прежде бриллиантовое украшение редко радовало меня дольше, чем мгновение. А теперь я счастлива – так счастлива! – от новой пары нитяных перчаток, или от того, что удается заглянуть в иностранные газеты, или от случайной улыбки, которую судьба подбрасывает мне, озаряя чье-то доброе лицо». Сраженный ее словами, он произнес: «Просто вы стали еще благороднее!»

«Люди, никогда в жизни не стоявшие у плиты, научились готовить, – писала Александра Толстая. – Они научились стирать, мести улицы, им приходилось добывать еду, продавать, менять, ездить на крышах вагонов, на буферах. Они научились даже воровать! Но что было делать?» Сама Александра вынуждена была распродавать на тротуарах Москвы немногие оставшиеся вещи (ботинки, платья, часы, чайник, кружева).

Жизнь в Москве, хотя и суровая, оказалась более яркой и захватывающей, чем в Петрограде, здесь было больше возможности для работы и получения образования, хотя переезд сюда советского правительства принес определенные неудобства. Кирилл Голицын 19-летним юношей переехал в Москву с началом НЭПа. Город его поразил: здесь всюду царило веселье – в кафе, ресторанах и театрах, на танцах и домашних приемах, так что ему захотелось приобщиться к этой новой жизни.

Первым делом следовало заработать денег. После многих лет постоянной нужды им овладело стремление сбросить с себя старую одежду и сменить ее на что-то новое и модное. Необходимость получить образование представлялась ему существенной, но второстепенной заботой. Две кузины Кирилла – Лина Голицына и Алька Бобринская приехали в Москву из Богородицка еще в 1920 году, чтобы записаться в университет. К ним присоединились другие молодые члены большой семьи – Соня, сестра Лины, ее братья Владимир и Сергей, сестра Альки Соня, Юра и Миша Самарины, Михаил Олсуфьев и Артемий Раевский. Многие из них были еще подростками, они упивались тем, что, свободные от родительского контроля, прокладывали самостоятельную дорогу в жизни. Они обосновались в старом самаринском особняке на Спиридоновке, в центре Москвы. Дом был давно отобран и уплотнен, но они набились в три свободные комнаты в мезонине, создав некое подобие коммуны jeunesse déclassée (деклассированной молодежи. – фр.).

Юрий Самарин вспоминал:

…И возникла эпоха, получившая название «Спиридоновки». Это было объединение беззаботной молодежи, которая до той поры совсем не видела жизнь – копала картошку и пилила дрова. Началась веселая и, я бы сказал, талантливая жизнь, хотя и стихийная по-молодому. По вечерам до глубокой ночи играли в разные игры, ставили шарады, просыпали до полдня, когда в дверь стучался очередной старьевщик <���…> потом шли в кафе у Никитских ворот и уплетали давно не виденные булки и ливерную колбасу. Делом, то есть ученьем, занимались между прочим.