Георгий Тарнавский - КУРОПАТЫ: СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

У нас в деревне жил парень, который все знал, он был озорной мальчишка и лазил через забор. Зовут его Церлюкевич Иван. Он живет сейчас в Минске. Если его спросить, он может многое рассказать. Вместе с ним лазил, кажется, и Коля Патершук.

В лицо я никого не знаю, кого расстреливали в этом лесу. У нас из деревни забрали только учителя Грушу. Расстреляли его в этом лесу или нет, сказать не могу. Не видела я, и кто расстреливал: военные или гражданские. Привозили людей в закрытой машине с черной будкой. Стреляли только вечером, и с перерывами. Постреляют, потом полчаса или час тишина, видимо, подвозили на машинах, а потом опять начинали стрелять. Было это все в 1937 году.

Николай Иванович Патершукеще молодцеват и крепок, недавно отметил шестидесятилетие. Работает на минском заводе «Термопласт», грузчиком. Говорит степенно, неторопливо, будто взвешивает на невидимых весах каждое слово.

— У нас в деревне все знали о расстрелах, так как почти каждый день, под вечер, из леса доносились выстрелы. Кого расстреливали, никто из местных жителей не видел, знали только, что «врагов народа». Но об этом даже между собой говорить боялись.

В то время я был пацаном и помню, как вместе с другом — Церлюкевичем Иваном мы все же решили однажды посмотреть, что происходит за забором. Думаю, это было не раньше 1939 года. Пошли мы к забору под вечер, после шести часов. Время было летнее, на улице еще светло. Ворота были со стороны дороги-гравейки на Заславль. Через них, мы почти каждый день это видели, заезжали крытые грузовые машины, и после этого начинались в лесу выстрелы.

Мы с Иваном пошли к забору не со стороны ворот, а со стороны своей деревни. Нашли в заборе небольшие щели и стали смотреть. Первое, что я увидел и хорошо запомнил: метрах в 40 от того места, где мы сидели, несколько мужчин копали яму. Все они были в гражданской одежде. Когда яму выкопали, мы увидели, как всех этих мужчин посадили в машину и увезли. Машина стояла на чистой вырубленной поляне. Церлюкевич мне сказал, что должны скоро привезти людей на расстрел. Он, видимо, был возле этого забора не в первый раз. Мы с ним пошли к дороге-гравейке, стали ждать. И действительно, скоро показались машины, их было, наверное, штук пять. Одна закрытая — «черный ворон», остальные обычные грузовики с высокими бортами. В кузове сидели люди. Как только машины въехали в ворота, мы сразу побежали к забору, где сидели раньше, и увидели, что людей выводят сначала только из одной машины. Были в ней только мужчины, а выводили их люди в военной защитной форме и подталкивали к яме. Потом раздались выстрелы. Я испугался и убежал домой, а Иван остался. Я знаю, что он однажды даже за забор пробирался.

Прошло пятьдесят лет, а я и сегодня не могу забыть, как голосили, как кричали эти люди во время расстрела: «За что? В чем наша вина?»

На следующий день, когда под вечер начали опять расстреливать, я слышал уже не только мужские, но и женские крики, но близко к лесу не подходил, боялся.

Расстрелы продолжались до самой войны. А после войны я тоже часто бывал в этом лесу и могу совершенно определенно ответить на ваш вопрос: никаких раскопок там никто не проводил.

Иван Антонович Церлюкевична год моложе своего товарища детства и юности. Но разница эта была совершенно незаметной: Ваня всегда выглядел крепче и старше своих одногодков. Может, еще и потому, что всегда и во всем был заводилой, вожаком, как сказали бы нынешние педагоги, — «прирожденным лидером». И, конечно, он не мог допустить, чтобы рядом скрывалась какая-то неизвестность, тайна, а он даже не попытался бы ее разгадать.

— Наш дом стоял на самом краю деревни, и когда машины с дороги заворачивали в лес, нам в окна падал свет фар, — вспоминает Иван Антонович. — «Хапуны» въезжали за ограду и начинались выстрелы, слышны были крики людей. Я не могу сейчас сказать, были эти выстрелы пистолетные или автоматные, помню только, что стреляли негромко, а люди очень сильно кричали. Днем мы пасли в этом лесу коров, бывало, что ходили около самого забора, но никто нас не прогонял. Любому мальчишке любопытно посмотреть, что там, за забором. Однажды, когда мы пасли с пацанами коров в лесу, я подошел и вытащил доску из-под ворот, а через образовавшуюся щель влез на территорию. Помогал ли кто из моих друзей вытащить доску, я уже не помню, а вот за забор я пролез один. Там увидел, что территория присыпана свежим желтым песком, деревьев в этом месте почти не было, рос мелкий кустарник.

Немного поодаль, на горке, я увидел деревянную будку и пошел к ней. Она была открыта, и я зашел в нее. Там стоял стол, скамейка. На столе лежала начатая пачка папирос «Эпоха», на стене висело обмундирование работника НКВД. Больше ничего в будке я не видел. Я вышел из будки на территорию, хотел пойти еще вглубь, но вдруг откуда-то появился работник НКВД в форме. Он меня поймал, накрутил мне уши и пригрозил, что если еще раз приду, то убьет. Когда он меня отпустил, я побежал к воротам и вылез через щель под ними. Больше за забор я лазить не решался, все-таки страшно было. Как долго продолжались расстрелы в лесу, точно сказать не могу, видимо, до войны.

Бесценны эти живые свидетельства людей, изо дня в день принужденных наблюдать похожие в своей единообразной жестокости сцены, слышать отзвуки разыгрывавшейся рядом с ними, а иногда и прямо на их глазах трагедии. По-разному они вели себя, и разные у них впечатления. Одни не осмеливались даже приблизиться к кровавым подмосткам, у других хватало духу заглянуть «на сцену» в щелочку, третьи, презрев страх и опасность, хоть на несколько минут стремились проникнуть туда, за ограду, чтобы все самому увидеть и, по возможности, понять.

Но все это «люди со стороны», а следствию очень важно было отыскать непосредственных, так называемых законных участников расправ. Сказать, что сделать это оказалось невероятно сложно и трудно, значит и на малую толику не передать состояние участников расследования, когда они вновь и вновь, как на частокол, натыкались на холодные ответы: «Данных по интересующему вас вопросу в архиве нет», «списков лиц, приводивших приговоры в исполнение, не имеется», «адресное бюро… сообщает, что гражданин… прописанным на территории республики не значится». Да, прошло пять десятилетий, и очень многих людей, так или иначе причастных к событиям в Куропатах, давно уже нет в живых. Не вызывает особых сомнений и отсутствие некоторых документов в спецхранах. Во время следствия выяснился, например, и такой факт. О нем сообщил бывший минский подпольщик, пенсионер Александр Яковлевич Толстик.

В первые дни после прихода гитлеровцев в Минск на улицах города валялись кипы документов самых различных учреждений. Лежали они и рядом со зданием НКВД. Наверное, их мог подобрать любой. Это подтвердилось спустя несколько месяцев, когда в конторку, где размещалась одна из служб городской управы (Александр Яковлевич работал в ней уборщиком улиц), кто-то принес на растопку толстую прошнурованную папку. В ней были протоколы допросов людей, как он понял, «врагов народа», которые агитировали против колхозов и имели связи с заграницей.