Георгий Тарнавский - КУРОПАТЫ: СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

— Мы с мужем работали тогда в совхозе «Зеленый Луг» рядом с Минском — он в полеводстве, а меня поставили сторожем на ферме, даже оружие выдали. Наш дом стоял почти у самой дороги, а лес находился совсем недалеко и мы все видели и слышали.

Помню, что сначала забрали Заровского, двух братьев Стриго, учителя Костюка, потом и моего мужа. Случилось это в конце 1937 года. Очень долго ничего о нем не было известно. Только после войны мне сказали, что его выслали на пять лет и я должна получить от него письмо. Я долго ждала письма, думала, что скоро объявится муж, так как мне одной с детьми, а их у меня шестеро, было очень тяжело.

Но письма я так и не дождалась. Опять пошла узнавать. На этот раз мне сообщили, что мой муж, Матусевич Антон Морхиорович, выслан на десять лет без права переписки. Мне было непонятно: сначала сказали, что выслали на пять лет, ждите письма, а потом говорят совсем другое. Я добилась, чтобы меня снова принял тот человек, который сообщил, что Антон выслан на десять лет.

Разговаривали мы с ним в кабинете вдвоем, он меня выслушал, вздохнул. А потом сказал, что точных сведений о моем муже у него нет, но посоветовал устраивать свою жизнь, выходить замуж.

Я заплакала, сказала, что у меня дети, кому я нужна. Тогда этот человек посоветовал написать им заявление и они помогут устроить моих старших детей. Но я отказалась от их помощи, сказала: где я буду, там и дети мои будут. Человек этот со мной хорошо разговаривал, и я запомнила его фамилию — Михайлов. Я ему спасибо сказала за правду и больше никуда не обращалась.

В тот год, когда забрали моего мужа, начали ставить забор в лесу. Случилось это после того, как на яму с убитыми людьми натолкнулся лесник Кононович. Он прибежал в совхозную контору и стал звонить, то ли в милицию, то ли в прокуратуру. Потом Кононович по секрету рассказывал, как к нему приезжали сотрудники НКВД и посоветовали меньше присматриваться, если он хочет жить.

После того как забрали мужа, меня вызвали в контору совхоза и объявили, что, поскольку муж арестован органами НКВД, я не пользуюсь доверием и меня снимают с должности сторожа и ставят пастухом. Целое лето я пасла коров, а к зиме меня пожалели, снова назначили сторожем.

Антон Морхиорович Матусевич, 1906 года рождения, рабочий совхоза «Зеленый Луг» Минского района по ордеру, подписанному наркомом внутренних дел БССР и начальником 2 отдела управления госбезопасности НКВД БССР, арестован 19 ноября 1937 года.

Обвинялся в том, что в 1934 году был завербован в агенты польской разведки нелегально переходившим границу Никифором Стриго. По его заданию занимался сбором шпионских сведений. Это обвинение подтверждалось показаниями братьев Никифора Стриго — Ивана и Василия. Других доказательств вины А. Матусевича в деле нет.

А. Матусевич виновным себя не признал и показания братьев Стриго категорически отверг. Но уже через десять дней после ареста — 29 ноября 1937 года — обвинительное заключение было направлено на рассмотрение Генерального комиссара госбезопасности НКВД СССР Н. Ежова. На основании решения комиссии НКВД и Прокурора СССР от 14 декабря 1937 года А. М. Матусевич через две недели расстрелян в Минске. Осуждены как польские агенты и расстреляны также братья Иван и Василий Стриго.

Проведенной в пятидесятых годах проверкой по делу установлено, что Никифор Стриго с 1919 года проживал в Новогрудском районе и в СССР ни разу не приезжал. В архивах МВД СССР и БССР материалов о причастности А. Матусевича и трех братьев Стриго к бывшей польской разведке не имеется.

Уголовные деле на всех четверых прекращены «за отсутствием в их действиях состава преступления».

А теперь по всем законам следственной практики настал черед предъявить читателю помимо свидетельских показаний и вещественные доказательства. Но для этого нам потребуется вновь вернуться под скорбные сосны Куропат, чтобы вместе с понятыми и следователями, археологами и экспертами, в присутствии членов Правительственной комиссии и представителей общественности вскрыть несколько захоронений, по щепотке перебрать десятки тонн извлеченного наверх грунта, боясь пропустить хоть малую крупицу на десятилетия упрятанной в земле истины.

Заметно волнуются сгрудившиеся вокруг своего командира — старшего лейтенанта А. Пургина — молодые, еще стриженные под машинку солдаты. Для них, восемнадцатилетних, события полувековой давности, — конечно же, глубокая история, часто не очень понятная, труднообъяснимая, скрывающая немало горького и мрачного. Но в эту историю там, за чертой пятидесятилетия, крохотными строчками вписаны жизни и их дедов, наполненные тяжким трудом и светлой, искренней верой в будущее. И как бы сегодня кому-то ни хотелось, от истории нельзя отмахнуться, отвергнуть ее, зачеркнуть даже самую малость. Не умом, так сердцем, ребята понимают это. Понимают: тяжелая штука — память, но беспамятство — еще горше.

Молодые солдаты не знают, что их появлению здесь предшествовали горячие споры. Одни члены Правительственной комиссии считали, что для раскопок нужно привлечь мощную и разнообразную технику. Другие, справедливо настаивая на ручной работе, предлагали пригласить школьников или неформалов. Третьи возражали им, ссылаясь на непредсказуемость поведения подростков и опасность нанесения их неокрепшим душам психологических травм. В итоге победила вера в воинское мужество, выдержку и стойкость. Учитывалось и умение военных людей работать с металлоискателями, другими приборами, их способность в случае необходимости укротить и старый снаряд или гранату. К счастью, такое умение военным не понадобилось.

Раскопки решено было провести строго по археологическим методикам, и потому для участия в них пригласили одного из авторов упомянутой статьи 3. Позняка, в помощь которому руководство Института истории АН БССР выделило молодых коллег — научного сотрудника отдела археологии Н. Кривальцевича и аспиранта О. Иова. Следуя хорошо известному в археологии закону, что для выяснения сущностных характеристик однотипного памятника (в данном случае могильника) достаточно исследовать его часть, выбрали восемь захоронений в разных уголках массива и 6 июля 1988 года приступили к работе.

Разметили пересекающиеся в центре впадины и выходящие за ее пределы узкие шурфы — траншеи — они контрольные, проверочные. Края дали ясную картину разреза грунта, по его плотности определили первоначальные контуры могилы. Осторожно углубляя траншеи, а не всю поверхность захоронений, можно быстрее выйти на пласт погребенных либо убедиться в его отсутствии. Забегая вперед, скажем, что так случилось в раскопах, получивших номера 4 и 7, где следов захоронения обнаружить не удалось.