Александр Архангельский - Человек в истории

Когда вербовщик спросил о возрасте, бабушка честно ответила, что ей исполнилось только 16, но работы она не боится, потому что с 11 лет ей пришлось бросить школу, чтобы работать почти наравне со взрослыми. С этого возраста она уже косила, укладывала стога сена, так как другие боялись стоять с вилами на самом верху скирды. Запрягала и распрягала лошадь, стригла овец, доила корову, ночами помогала братьям пасти табун. Ее мать решила, что четырех классов начальной школы вполне достаточно, а девочкам грамота вообще не нужна: печь хлеб, варить щи, стирать белье, мыть полы она и так научится. В самом начале 5-го класса бабушка вынуждена была бросить школу, при том что ее старшие братья и сестра закончили всего по 2 класса. Но ведь был уже 1956 год, война закончилась 11 лет назад, а в бабушкиной семье все продолжали жить по традициям 100-летней давности.

Документов у бабушки вообще никогда не было, ее родители не забивали себе голову такой «ерундой», как точная дата рождения детей. При получении различных бумаг называли месяц и число, какие им больше нравились. Год иногда верно указывался в документах сельского совета, а иногда приблизительно. Так и выбирали себе день рождения. Тогда жителям села паспорта на руки не выдавались, а для того, чтобы на какое-то время выехать, нужно было брать временный. В данном случае за удостоверением личности надо было отправляться в город Темников. А чтобы до него добраться, 18 км шли пешком до райцентра — села Пурдошки, оттуда минут двадцать летели на самолете.

Указывая возраст, бабушка прибавила себе год, надеясь, что так точно возьмут на работу. В дорогу ей дали четвертую часть соленого гуся — неслыханная роскошь по тем временам! — и несколько домашних пресных булочек. В семье, где росла бабушка, осенью каждую гусиную тушку перед засолкой в дубовой кадке разрубали на 8 частей. Сначала куски круто посыпали солью, потом через несколько дней заливали рассолом. Так мясо хранилось до конца апреля — начала мая. На обед для семьи из восьми человек варили похлебку из одной восьмой части гуся, после еды всем выдавали по кусочку мяса. На следующий день в печи просто разогревалась оставшаяся половина супа, гусятины после нее уже не было. Вот так и жили, растягивая заготовленную с осени солонину на весь год.

Из Лобановки в райцентр девушек повез на машине вербовщик Юра. Это было для них непривычно, ведь обычный деревенский транспорт — лошадь с телегой. Вербовщику были выданы торфопредприятием деньги на дорожные расходы, поэтому за дорогу платил он сам. Больше всего девушки боялись, что эти деньги в дальнейшем у них вычтут из зарплаты.

На станции Аять их поселили в общежития для завербованных — деревянные бараки. Сходив один раз в столовую, решили готовить еду сами. Готовили те, кто, отработав ночную смену, днем отдыхал. А в столовой не питались из экономии: там нужно было деньги отдавать, а к этому деревенские девушки не привыкли. «Да и свининой могут накормить в этой столовой», — именно этого больше всего боялись молодые татарки.

На работу вышли на следующий день после приезда. До торфодобычи надо было ехать 7 км. Добирались на дрезине: так называли небольшой паровоз с двумя вагонами. Была проложена узкоколейка, по которой на станцию доставляли уже готовый торф.

Татарки еще в своей деревне договорились с вербовщиком (а он работал в управлении торфопредприятия), чтобы их взяли на торфодобывающий комбайн подсобниками. Просто спросили: «А где работа полегче?» Туда и устроились. Мордовкам же оставалось только одно — тяжелая работа в поле. На торфодобывающем комбайне работали в две смены по 12 часов, с 6-ти утра до 18-ти — дневная, с 18-ти до 6-ти — ночная. Выходных не было. Летом, если работали в ночную смену, днем собирали ягоды в лесу, варили варенье. В июле помогали мотористу заготавливать сено, — он держал корову. К этой работе девушки привыкли с детства, поэтому они совершенно спокойно после ночной смены целый день работали на сене. А вечером снова шли на работу. Во время ночных дежурств иногда они дремали, стоя у транспортерной ленты, где из поступающего торфа нужно были убирать части корней деревьев, камни, ветки. За такой сон бригадир-удмурт в шутку называл их «пожарные лошади». На торфодобыче работать было легче, чем на торфосушке, где работали мордовки из соседних с Лобановкой сел. Такой график выдержать было очень трудно: девушки работали с 4 часов утра и до заката солнца («мордва здоровые»). Работали они в одну смену, получали, если погода хорошая, до 380 рублей. А при дожде просто сидели в будке: торфодобыча не велась. При добыче торфа с нового участка приходил лаборант и проверял качество добываемого сырья. Большое поле — его называли «карта» — было покрыто длинными линиями из кирпичиков торфа. При подсыхании их переворачивали, еще через какое-то время ставили на торец. Когда торф был уже практически готов, из него строили примерно метровые сооружения, напоминающие колодцы. Затем торф из этих «колодцев» укладывали в корзины и на плечах несли к узкоколейке, где складывали в пирамиды. Крошки торфа отправлялись на удобрения. Увозили их вагонами: ничего не пропадало. Бабушка вспоминала, что у мордовок работа была «адская»: к концу смены даже новые рукавицы превращались в ветошь, а из-под ногтей у девушек начинала сочиться кровь. После смены они держали руки в тазу, куда была налита вода с перекисью водорода. Как могли, так и лечились. Но никто никого не принуждал на такую невыносимо тяжелую работу: была заинтересованность финансовая. Не выдерживаешь условий этой работы — уезжай домой и получай палочки-трудодни и зарплату в пудах зерна. «Мордовки были загорелые, как чугуны», но все они живы до сих пор, хотя некоторым уже под восемьдесят.

Зарплата на торфопредприятии была приличная: в месяц получалось 300–320 рублей новыми деньгами. В колхозе никто даже мечтать не мог о такой зарплате. Даже через 10 лет, в начале 1970-х годов, работая в колхозе, бабушка получала зарплату 30–40 рублей.

Жительница села Теньгушево (это райцентр на окраине Мордовии) Валентина Петровна Щепетова, 1947 г. р., в 1964 году получала на торфопредприятии в Смоленской области зарплату 90 рублей в месяц. Можно сделать вывод, что в разных областях СССР на торфопредприятиях зарплата могла отличаться в разы. За Уралом платили гораздо больше, чем центральных областях Советского Союза.

Летом 1961 года бабушка в первый раз попробовала «городскую еду»: батон с подсолнечным маслом и булку с маргарином: «Так вкусно было!» Это навсегда осталось у нее в памяти как самое вкусное блюдо, что попробовала во времена своей юности. В первый раз она увидела, а затем и попробовала пшено, сварив из него кашу. Пшено продавали только завербованным рабочим торфопредприятия, простые жители поселка купить эту крупу не могли. Домой в Лобановку с собой привезла 13 кг пшена, отрезы ситца, крепдешина («Сошьем всем платья!»), 30 м льняной материи для полотенец. Из ягод, собранных в лесу, сварила ведро варенья для дома. Купила черный хлопчатобумажный материал, чтобы шить из него фуфайки, которые потом продавались на базаре в Ельниках. Посылала домой денежные переводы — два раза по 200 рублей, купить лошадь на мясо. Лошадь стоила тогда 200 рублей. «В семье 8 человек, а в колхозе только пудами зерна платили зарплату: надо было помогать родителям, поднимать младших».