Юрий Рост - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

Принимая во внимание:

1) что с большинства специалистов 4-го Спецотдела в настоящее время снята судимость…, прошу Президиум Верховного Совета снять с меня судимость и восстановить в правах».

В самом конце 54-го года, прямо под Новый год, Юрий Борисович получил Справку от Военной коллегии Верховного суда СССР:

«Дело по обвинению РУМЕРА Юрия Борисовича пересмотрено Военной коллегией Верховного суда Союза ССР 10 июля 1954 года.

Приговор Военной коллегии от 29 мая 1940 года по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело производством прекращено» — гербовая печать и подпись генерал-лейтенанта юстиции.

Сразу после того допроса, на котором Юрий Борисович охотно согласился работать инженером, он начал думать о науке. Работать инженером — это значило работать за письменным столом или около него, во всяком случае с бумагой и карандашом он дело иметь будет. В Болшево, куда он попал сразу после Бутырок, дело до работы не дошло. Здесь все еще продолжались допросы, правда, в основном касающиеся научной деятельности до ареста и выяснения пригодности арестанта к тому или иному делу, по-видимому очень серьезному. Юрий Борисович из первых же допросов в Болшеве понял, что это дело — авиация. А то, что он был в Болшеве, вначале не догадывался. Подмосковное это место походило на сортировочный пункт: одних привозили, других увозили. Арестанты народ чуткий, они быстро научились распознавать, кого привезли из тюрьмы, кого — долгим этапом из лагерей. Однажды, когда Румера вели после очередного допроса через двор, он увидел небольшую группу, очевидно, только что прибывших арестантов. «Этапники», — подумал он и тут же понял, что выхваченный из этой кучки профиль человека, стоявшего рядом с конвойным, показался ему знакомым. Проявлять интерес не полагалось, но Румер не удержался и посмотрел на этого человека еще раз. Человек в это время повернулся к нему спиной, и Румер увидел у того на спине сидор с тремя большими буквами «АНТ». И Румера как ножом полоснуло — ТУПОЛЕВ! Ни к вечеру в столовой, ни назавтра он не увидел Туполева. Спустя год они встретятся уже всерьез. А тогда вскоре увезли из Болшева и Румера. Везли не очень долго, в закрытом фургоне. Чуткий арестантский слух уловил, как скользнули по окраине города, чуть-чуть углубились в городской шум и остановились. Надолго ли? Оказалось — надолго. Это было Тушино. Здесь и начал Юрий Борисович свою научно-исследовательскую работу, состоящую сразу из двух частей: явной и тайной. Явная была поручена ему государством. Она была связана с важнейшими проблемами самолетостроения, в частности с проблемой флаттера крыла самолета и шимми авиаколес. Обе «болезни» для самолета смертельны; флаттер — это сложные колебания крыла и оперения самолета, в результате которых самолет разрушается в воздухе; шимми — это паразитные вибрации переднего колеса, даже слабый эффект шимми уводит самолет при посадке вбок со взлетной полосы, при более сильном эффекте колесо обламывается. Эта область исследований была для Румера совершенно новой. Чистый физик-теоретик, сугубо квантовый, пришедший в физику «от математики», должен был заниматься теперь вопросами прикладной механики и инженерного дела. Теперь его формулы, соответствующие определенной части конструкции самолета, воплощались в металл, и от этого во многом зависела жизнеспособность машины. И Юрию Борисовичу работа удавалась. В Новосибирском государственном архиве имеется сообщение ЦАГИ о том, что «Опытное конструкторское бюро А. Н. Туполева после смерти академика А. И. Некрасова (1957 г.) передало музею Жуковского на хранение все рукописи работ А. И. Некрасова, выполненные им за время работы в ОКБ, и в собственноручно составленном Некрасовым перечне его работ за время с октября 1938 года по август 1943 года значится:

…№ 46. Теория крыла в нестационарном потоке — совместно с Ю. Б. Румером.

…№ 57. Флаттер при нестационарном потоке — совместно с Ю. Б. Румером.

…№ 60. Применение теории функций комплексного переменного к изучению… — совместно с Ю. Б. Румером» и т. д.

О работах того периода, будучи уже президентом, Мстислав Всеволодович Келдыш, начинавший работу над флаттером крыльев и шимми авиаколес в лаборатории Румера вольняжкой, писал:

«Работы Румера по вибрациям переднего колеса самолета представляют большую ценность. Эти работы были первыми работами в Советском Союзе, в которых рассмотрен этот вопрос. В них дано теоретическое исследование вибрации жесткого колеса и сделан ряд выводов, имеющих использование на практике. Вместе с тем Ю. Б. Румер провел также и экспериментальное изучение вопроса на оригинальных, созданных им самим установках. Эти экспериментальные исследования наряду с проверкой теоретических исследований позволили их углубить и уточнить. Работы заслуживают высокой оценки как по их теоретической значимости, так и по важности их практического приложения».

Эти новые исследования, возможность тут же проверить свою теорию на своей же установке, увлекали Румера, и он работал с полной отдачей. Иногда вспоминал отца, считая, что отдает дань его давнишней мечте — дать сыну в руки хлебную профессию инженера. Вспоминал Борьку Венкова с его убежденностью в том, что боги, при удобном для них случае, покарают того, кто изменит математике. Работать приходилось много — по 10, 12, 14 часов, а то немногое, что оставалось от этого времени — весь свой небольшой досуг, — Юрий Борисович отдавал другому делу — тайному. Это дело стало теперь самым главным делом его жизни. Оно называлось пятиоптикой.

Научный путь Румера был сложным, порою драматичным. Мы знаем, что, хлебнув лиха на дипломатическом поприще, Юрий Борисович вернулся назад к математике. Он застал московскую математику в полном расцвете. Находясь в самой гуще математических событий, в одной из лучших школ мира, Румер имел все возможности достичь больших успехов. Но он бросает математику и увлекается теорией относительности. Он едет в Германию с единственной целью — приобщиться к новой науке и посвятить себя ей. О встрече с Эйнштейном он и не мечтал — это было из области фантастики. Но судьба сложилась иначе. Он не просто встретился с Эйнштейном, а был рекомендован ему в качестве «идеального ассистента». Но сотрудничество с величайшим из физиков, о котором молодой человек даже не смел мечтать и которое вдруг стало таким реальным, не состоялось. Почему?

«Когда я во второй раз, через несколько месяцев после первой встречи, и по прямому указанию Борна, поехал к Эйнштейну, — писал Юрий Борисович, — я был уже ярым адептом квантовой веры, и ничего иного для меня не существовало. На этот раз беседа длилась около часа. Эйнштейн подробно изложил мне свою работу об абсолютном параллелизме (один из вариантов «единой теории поля». — Прим. автора ). Мое отношение к этим идеям было тогда уже примерно таким же, как и у других молодых «квантовых» физиков, т. е. в возможность построения «единой теории поля» я не верил. Но говорить об этом Эйнштейну мне не пришлось: он, очевидно, сам это понял. А я не понял, что своим безразличием к идеям, захватившим Эйнштейна, подвел черту в том разделе своей биографии, который был с ним связан».