Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

А дети были разные; один быстро говорил по-грузински, а потом заговорил со мной по-русски. Я спросил: «Ты откуда?» А он сказал: «Я из Саратовской губернии, заслан во время эвакуации». Потом посмотрел на меня, думая, каким разговором занять русского: «А в России детские сады есть?» — и ушел. Детский дом помещается около развалин, и из него видны Рион и кукурузные поля, и раздаются звуки «Кирпичиков», исполняемых на фисгармонии.

Кутаис застроен домами на четырех ножках. Внизу пусто. Домики есть и вроде городских, но в общем — это тип грузинских сельских построек, правда, с трубами, а в Гурии есть постройки и без труб. Заборы в городе деревянные, связанные железными прутьями, не крашены, посырели от дождя. Арыки покрыты истоптанными, стертыми ногами, известковыми плитами. Местами эти плиты провалились: провалы огорожены серыми, плотными, уже почернелыми от времени заборами.

«Хотите папиросу?» — спросили меня сверху. Никого не было. Я посмотрел — продавец сидел во втором этаже, а лоток стоял действительно около тротуара внизу. Как происходила торговля, я не знаю, так как я не курю.

В городе — маленькие кузницы в магазинах. Базар с луком, сыром и живыми курами, спокойно лежащими со связанными ногами. Кур покупают и несут их за ноги вниз головой. Куры молчат, очевидно, они уважают местный обычай.

Много извозчиков с черными фаэтонами, внутри обитыми зеленым и красным бархатом. Это одновременно напоминает калоши и иллюминацию.

Жил в маленьком доме с длинным садом за домом, в котором доцветали розы, зеленел мелкий и еще бархатно шершавый виноград.

Внутри — качалка, фотографии, в качалке подушечки, и все это напоминало мне Финляндию — все вместе: с садом, спокойной хозяйкой и, когда я вошел в комнату, мне хотелось спросить по-фински: «Оно камори?» (есть комната?).

Вот в этом городе, где еще куют железо так, как это делали в Персии, и где так неудобно подковывают буйволов, сваливая их на бок и поднимая вбок связанные ноги, — в этом городе, вернее рядом с ним, ставят громадную станцию Рионгэс.

На месте построек бывшие вузовцы руками крутят сверлильные машины. Под углом 30° они проходят породу, вытачивая ее коронками с алмазами. Порода вынимается длинными, шершавыми каменными столбиками.

Эти люди уже сверлили на Курской магнитной аномалии, где-то в Армении, где-то на Урале. Это уже специалисты-бурильщики. Завтра к ним придет двигатель, но сверлят они уже сейчас.

С поездом приехали люди с портфелями — плотная, сделанная компания — это инженеры, которые только что закончили Загэс и сразу, готовые, с чертежами и курьерами приехали монтировать Рионгэс.

Потом приехали члены правительства. Был парад, были речи. Калинин нажал кнопку, и три взрыва начали туннель, по которому вода должна выйти куда-то за город.

Куда пойдет ток — я не знаю, очевидно, будут отстраивать фабрики; покамест здесь есть небольшая суконная фабрика и шелковичное производство «Грузшелк», который покупает коконы у крестьян.

Самку и самца «шелковичного червя» (они с крыльями) парой сажают в маленький бумажный мешок. Так начинается их роман. Таких мешков на фабрике 6 миллионов.

Город Батум стоит на Черном море, которое иногда синее, а иногда зеленое. Горы подвигаются к морю близко. В некоторых местах они даже втыкаются в море, а в некоторых отходят, оставляя красные пористые долины. На этой красной земле, очень мокрой, растут чрезвычайно зеленые вещи, разные деревья, пальмы и т. п. Текут реки.

Реки текут в море, но иногда не дотекают. Море их замывает, тогда они устраивают болота.

Батум сейчас тихий. Батумцы уверяют, что в нем растет трава. Есть бульвары, на бульварах растут магнолии. Это — цветок вроде лилии, только растет он на дереве, величиной с липу. На этом дереве листья из зеленой кожи — толстые, и цветы такие же толстые и жирные. Еще растут здесь бананы, которые, однако, не дозревают. Каждый год цветет кактус, выбрасывающий громадный цветок в сажень длиной, вроде сухой елки. Батумцы уверяют, что это бывает раз в сто лет.

Это неправда, но человеку почему-то нужно, чтобы цветы, например Виктория Регия, цвели раз в сто лет. Хотя и Виктория Регия цветет каждый год. Очевидно людям хочется видеть редкости.

В Батуме зашел с товарищем в женотдел. «Мы, женщины Аджаристана, — диктовала белокурая женщина другой женщине, — протестуем против интервенции в Китае и против правительства… — дальше я сама выправлю… — Вам что, товарищ?»

Мы с ней пошли к прокурору.

Прокурор начал рассказывать нам о новой аджарской моде или обычае — способе борьбы с кровничеством: односельчане-убийцы сжигают дом кровника, очевидно, для того, чтобы лишить убийцу удовольствия. Вообще поджоги здесь приняты. Поджигают, например, обесчещенные женщины.

Что в горах? Продают ли там женщин? Что там происходит? — в Батуме знают мало. Прокурор нам сказал: «Здесь знают, что говорят на судебном процессе, и из дел — вот они — вы ничего не узнаете».

Женщин продолжают похищать, после этого идет кровничество, но, когда вы отыскиваете эту женщину, она говорит, что она согласилась или что она была согласна раньше, и с ней вместе приходят человек 16 вооруженных людей.

Про Аджаристан часто рассказывают анекдоты. Советская власть, вдвинутая в горы, находящаяся в противоречии с бытом, как будто вызывает на рассказывание таких анекдотов.

На меня Аджаристан не произвел впечатления анекдотичной страны. Его переделывают, но его переделывают простым и сильным средством — электрической станцией.

Внизу закладывают сейчас 20 тысяч, а потом 100 тысяч десятин чайных плантаций. Это будет покрывать ¼ часть союзной потребности в чае. Страна все равно изменится, и эти кровнические дела — это бегущие в бою мертвые лошади, которые не знают, что они убиты. Живо другое — то, чего еще нет.

От Батума в Хуло — это центр страны — 80 верст по реке Аджарис Цхали идет автомобиль. Обычный шофер, обычная расхлябанная машина, неизвестно почему еще ходящая. На машине аджарец, я с товарищем и старуха, едущая в зятю пограничнику, а у нее на руках самая неудобная вещь в Аджаристане, если считать в автомобильном масштабе, — большой бамбуковый стул, который всем мешает.

— Удобнее, — говорит мне шофер, — удобнее везти какогонибудь одного богатого человека. У такого человека две жены в горах, одна в Батуме, а иногда три. В Батуме он снимает автомобиль один. Едет сам с тремя и всю дорогу поет песни.

Женщины в Батуме — аджарки — ходят в черных покрывалах. Местами эти покрывала уже начинают вырождаться, т. е. они уже не на лице, но лишь немножко закрывают лицо и, скорее, от солнца.

От этого скоро останется только жест, и аджарки в городе просто будут держаться ладонью за щеку. Но даже в поезде часто встречаешь женщину, сплошь окутанную чадрой, как будто это люстра, защищенная от мух.