Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

Со мной едет т. Мачавариани. Он умеет ехать на лошади, а я чувствую себя на лошади, как будто я гимназист, и ко мне сел на парту преподаватель математики — настолько она больше меня понимает в езде. Она меня не слушается, но едет прилично. Дорога идет еще выше, кончаются кусты. Луга. Луга — клевер красный, белый; не знаю, сеют ли его здесь. На Военно-грузинской дороге там сеют золотистую траву, и она очень хорошо оттушевывает горы, а здесь что-то не похоже, что сеют.

Еще выше встречаем семью на санях. Саней полозья дубовые, с ладонь шириною. На санях поставлена картонка, круглая, вроде наших для шляп. Жена, муж и ребенок. Все сооружение везут быки. Еще деревья — последние. На них лежат воткнутые в прощелине суков колоды — местные ульи. Так высоко их сажают, чтобы не залезли медведи.

Сажают их еще на скалы, снимают оттуда ночью, когда пчелы спят.

Внизу в Хуло есть ученый пчеловод и есть аджарский пчельник с даданами и с рамочными ульями.

Есть люди, которые имеют до 200 таких ульев.

Лезем выше. Трава. Я выехал в сеточке и в брезентовых ботинках. Холодно. Показывается снег. Снег сперва лежит козырьками над ручейками, потом он начинает лежать сводами, вроде сводов персидских бань, плоских и глянцевитых. Под таким сводом бежит ручей. Еще выше. Встречаем едущих аджарцев, у одного не башлык на голове, а носовой платок, завязанный в четырех углах. Двое в шинелях, один в макинтоше. Штаны на них из местной саржи — шерстяной, грубой материи, очень узенькой. Все тащат грузы в таких ранцах: целиком снятые шкуры с теленка, а лапки теленка связаны, получается большой ранец. В нем несут туда, вниз, на Бахмаро сливочное масло.

Лошадь наконец взбирается совсем на снег. Очень устали, но едем дальше. Начинаем спускаться, и здесь в долине, похожей на две руки, собранные горсточками, — второй Горжоми. Та же деревня, но только летняя. Ходят стада. Стоят дома без окон — двухэтажные. Вместо окон длинные щелки в стенках, пальца в 1½ шириною. Вместо лестниц — толстые деревья в обхват положены под углом в 45°, и на этих деревьях вырублены зарубки. Ходить довольно удобно. Бегают дети. Замечательно чистый, совершенно невидимый воздух. Сюда уходят люди на лето.

Спускаемся еще ниже — появляются корявая береза, потом ель, и, наконец, мы спустились к курорту Бахмаро, находящемуся на высоте двух верст выше уровня моря. Кругом его ели, дома его новенькие, свежие.

За лето здесь бывает тысяч 12 людей. Солнце здесь такое, что мой товарищ, который не мог нигде загореть, загорел в тумане в два часа.

Здесь солнце, как кварцевая лампа.

На улице сидит гуриец и поет, надувая поросенка. Когда он его надует, то вынимает дудку, упирает ее в щеку и начинает говорить быстро какие-то куплеты, перебирая пальцами по клапанам трубки. Так он поет, сам себе аккомпанируя на духовом инструменте.

Спуск из Бахмаро идет буковым лесом. Этот лес сидит на горе, как всадник в седле при спуске, т. е. дерево откинулось и только поэтому стоит вертикально. Лес этот идет 12 верст. Он серый, и сверху листва еще покрыта густым бородатым мхом. Лошадь, спускаясь, шагает через корни. Спуск, если гнать лошадь, продолжается 5 часов. Дорога прорезана местами в узких траншеях, в которых всадник не виден, иногда траншея две сажени глубины. В траншеях грязь, потому что шли дожди.

Спускаешься, спускаешься. Темнеет, и перед глазами начинает мелькать канитель светляков, а навстречу поднимаются люди на курорт. Старухи сидят на лошадях сверх вьюков, дети едут на лошадях, крепко привязанные веревками. Очевидно, это повторение переселения кочевников. Подымаются на курорт так, как курды подымаются на летние пастбища. Это больше похоже на переселение народов, чем на курортную поездку.

Спускаемся, спускаемся. Уже проехали за день 65 верст. Так устали, что не можем слезть с лошадей и пьем чай около духанов в седле, потому что как слезть — неизвестно. Спускаемся. Совсем темно, но моя лошадь, как известно, профессор математики, — опускает голову и нюхает дорогу. Наконец, совершенно странное ощущение. Стало ровно. Мы спустились в Гурию.

Несколько недель после смерти Ленина были неделями переименования.

Все заводы, все фабрики, все вузы хотели присоединить имя Ленина к названию своего коллектива.

Сейчас переименования проходят уже через ВЦИК.

Попытаемся выяснить результаты переименования.

Переименование может быть: 1) разделительным. Это случается тогда, когда прежде единое явление распадается на два или несколько. Пример: «большевики и меньшевики». Ленина звали «раскалыватель», действительно, он охотно шел на раскалывание явления, на выделение его.

Русский политический словарь знал не только большевиков и меньшевиков, но и троцкистов, отзовистов [403]и т. д.

Переименование большевиков в коммунистов тоже служит разделительным целям. По существу говоря, заменено было не слово большевик словом коммунист, а слово социал-демократ словом коммунист, большевик же остался, так сказать, в скобках (б). Отталкивание шло от слова — с. — д.

Таким образом, разделительное переименование есть один из способов отделять понятие от старого слова ему более не соответствующего. Разделительный характер, оттенок чего-то нового В. И. Ленин умел придавать даже и наречиям, союзам, ставя на них ударение.

«Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм…» и т. д. («Против течения» (стр. 32). «О национальной гордости великороссов»). Курсив «тоже» дан в подлиннике.

Курсивно выделяет Ленин слова — вполне, если, все , вкладывая в них своеобразный, местный смысл, заставляя их служить делу обособления понятия…

И может быть другое переименование: 2) переименование предмета, неизменного и не появляющегося вновь.

Такое переименование имеет свой смысл, если оно не стихийное, потому что, если мы переименуем все вещи одинаково, например, если они все будут называться «октябрьскими», то они перестанут различаться, т. е. название потеряет свой смысл. При единичном же переименовании нужно иметь в виду, что здесь происходит вытеснение одного слова другим. Этот момент, и только он, и является агитационным. Переименование ощущается больше всего в момент вытеснения.

Может быть, отчасти этим объясняется существование в практике церкви, имеющей несомненный опыт в технологии языка, двух имен для одного человека, при неполном вытеснении старого имени новым, например, не только Ярослав не христианское имя, но и современник Ивана Грозного Морозов носил имя, не обозначенное в святцах — Дружина.