Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

Сейчас Тынянов дал первый том своего романа «Пушкин».

Пушкинское ощущение полноценности передового европеизма и непрерывности русской истории — тема книги Тынянова.

Юбилей Пушкина был днем пересмотра культуры прошлого.

Трагедия Пушкина была оценена, как историческая неизбежность отрыва гения в будущее.

Один наш поэт говорил:

— Я не могу уйти в прошлое, в великий девятнадцатый век русской литературы, потому что прошлое скажет мне: — Куда ты пришел? Я само иду в то время, в котором ты живешь, я там.

Много еще в нашей литературе скрытого жара, огня для новых превращений прошлого и овладения настоящим.

<2 июня 1932 года> [605]

Дорогой Сергей Михайлович.

Как я узнал, наши общие знакомые в меньшей ссоре с Вами, чем их лакеи. Но мне хочется Вам сейчас писать теоретические вещи, может быть даже и несвоевременные.

Мы переживаем эпоху увлечения Художественным театром, театром чистой эмоции [606].

Спор, известный еще в Индии, спор о том, должен ли испытывать художник эмоцию, которую он вызывает [607], вероятно, имеет два ответа.

Сейчас настаивают на том, что это уравнение имеет один корень [608].

Ваш путь очень сложный, Вы шли от метода вызывания эмоции через ее телесное проявление, которое Вами передавалось, повелительными и обходными путями [609].

Сейчас вспоминаю Ваши фотографии последней ленты, мне кажется, что Вы на другой дороге [610].

Дорога очень просторная.

Вещи как будто освобождены друг от друга, кусок потерял непосредственный адрес.

Это путь классического искусства, про которое очень легко сказать, как оно создано сегодняшними условиями, и трудно сказать, почему оно их опережает [611].

От отстраненной [612]эксцентрической передачи обыкновенного Вы перешли к самому трудному, отказавшись от патетики и передавая сложное новое как никакое, передав как будто бы оценку зрителю.

Ваш вчерашний путь сегодня мне кажется узким.

Люди Вам верят, что Вы великий художник. Но как всем известно, люди любят видеть новое таким, каким они себе его представляют. У них есть стандарт на гения.

По этому стандарту работает, к сожалению, Пастернак.

Его «Охранная грамота» — защитный цвет [613].

Очевидно, Вам придется пережить сложнейший период ломки голоса, он у Вас даже установился, но о нем еще не знает зритель. Вот простит ли он Вам классицизм, а если не простит, то это значит, что ему придется подождать.

Те огорчения, которые Вам, возможно, придется испытать, они органичны, конечно, их нужно избегать, но удивляться на них не нужно.

Трамвай уже пустой, ночной и прозрачный, проносится по краю блестящего асфальта, обстроенного тенью, — деревьями, про которые знаешь, что они зеленые.

(Человек, которому я что-то не доделал, в отзыве ответил мне, что я пишу, как немецкий экспрессионист второго сорта [615].

Сорт «Б», так сказать.

Задумчивое «Сам съешь» висит над русской литературой.)

Перепадают дожди, облака над Москвой длинные, они проходят, побывав на закате, идут, как с футбола.

Они проходят за высокими узкими, очень красивыми подъемниками для бетона.

Когда остаешься в Москве летом и заблудишься несколько раз в перестраиваемых переулках и потеряешь знакомые углы… Когда заблудишься в Москве, в которой переменилась даже почва, в которой узнаешь улицу по деревьям (их не надстраивают) — тогда появляется мысль о времени.

Она живет рядом с мыслью о «которых».

«Которые», а также «что» и после него запятая, а также точка, тут много мертвого гарта, бабашек, они не буквы, они вкладываются в набор, чтобы держать его и не вылезать.

Футуристы хотели освободить русскую речь от знаков препинания, пустить ее плыть иначе.

Ведь знаки препинания — это не законы мышления и не законы природы. Их давно нужно сломать, мертвые перегородки, дающие течь смыслу, но и подменивающие смысл.

Я знаю, что о «сих» писал Сенковский [616], и не боюсь.

Друг, современник.

Хозяин десяти лет советской кинематографии. Мастер.

На Камергерском переулке, который назван проездом Художественного театра, работает сейчас Станиславский.

Год тому назад или два это имело для меня интерес исторический.

Вот он придумывает, что чичиковский Селифан, внесший чемоданы в дом Коробочки, весел потому, что он попал в тепло [617].

А Коробочка выбежала, встревоженная, она думала, что в дом ударила молния.

У Станиславского в книге концы бегут в разные стороны, какой-то альманах постановок [618], но в театре есть логика в расположении кусков.

Он знает, что кусков не существует.

Связи, которые придумывает Станиславский, часто мнимы и противоречивы — Селифан радуется тому, что он попал в тепло, в дом Коробочки ударила молния.

Одна мотивировка осенне-зимняя, другая летняя.

Но эта тяга на подчинение куска куску делает Станиславского человеком сегодняшнего дня.

Всеволод Эмильевич Мейерхольд может еще догнать трамвай, и никто лучше его не говорит на репетиции, и нет театра театральнее театра Мейерхольда.

Но рассыпается мир в руках Мейерхольда.

Режиссер заглушает слова.

Игра удваивает игру, не входя в игру [619].

Так в грузинском Театре им. Руставели играют «Разбойников» [620].

Разбойники на ветвях дуба одеты как пацаны, но когда нужно говорить, то на сцену входят другие разбойники в бархатных плащах.

Спектакль не помещается во времени, актерам некогда сказать свои монологи, и бокал искусства наполнен пеной.

Редко у Мейерхольда выплывают среди уничтоженной драмы изумительные куски потопленного в театре мира драматургии.

Старый спор, его знали еще индусы, спор, известный Дидро, об актере и об эмоции [621]— это тот же новый спор о куске и о главном.

Мне пришлось работать с Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом и с молодым беллетристом Ю. Германом [622]. В<���севолод> Э<���мильевич> давал изумительные указания, но вся логика их была в одном куске, в одном телесном выражении, и, усиливая деталь, он не прочитывал ее.

Он величайший постановщик, но он не чтец.

До зрителя дошел осколок драматургии, разговор архитектора с бюстом Гёте.

Он как-то прорвался. Бюст, что ли, был большой.

Мейерхольду, большому человеку, мало иметь одну жизнь и одну удачу.

У Л. H. Толстого жизней было, по крайней мере, три.

У нас в кино кусок, аттракцион, трюк, кадр были то, чем мы думали и заставляли думать других. Мы показывали нарочно размонтированные картины, мы были правы по-своему, ломая перегородки, срезая их. Так достают, может быть, сахар из свеклы [623].