Илья Эренбург - На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг.

Ответим примером из работы историков М.Геллера и A. Некрича «Утопия у власти» («Даугава», 1990, № 11–12; 1991, № 1). Вот как они описывают, ссылаясь на Управделами СНК B. Бонч-Бруевича, роль матросского отряда в разгоне «учредилки»: «Я заметил, — рассказывает Бонч-Бруевич, стоявший со своими моряками в зале, — что двое из них, окруженные своими товарищами, брали Чернова на мушку, прицеливаясь из винтовки». Бонч-Бруевич посоветовал не убивать председателя Учредительного собрания, добавив, что Ленин этого не разрешает…

Равнодушие к общественным проблемам, к судьбам солдат мировой войны, внутренний холод и опустошенность, неумение даже на материале историческом постичь стихию народного бунта — все это видит Эренбург и у поэтов, «очарованных катастрофой» (Маяковский, Каменский, Есенин, Белый), и у тех, кто «потрясен революцией» (Бальмонт, Волошин). Многие страницы эренбурговской публицистики первого года революции связаны с личностями поэтов, их отношением к свершившемуся. Эренбург удивлен метаморфозами, переменчивостью взглядов, но, может быть, более всего — отсутствием подлинного гражданского чувства. Вряд ли все давние оценки убеждают нас, да ведь и сам Эренбург менялся. Но если бы его высказывания — и кажущиеся сегодня прозорливыми, и явно ошибочными — касались одной лишь поэзии, им бы оставаться в изданиях той поры. Но в том и дело, что они звучат и в наше переломное время. Сколько литературных репутаций рухнуло всего лишь за несколько лет! А тогда? Разом потускнел Бальмонт. «Погибла Россия, и весь мир готов упасть в манящую бездну», но Бальмонт по-прежнему уверяет, что он «влюбленный, неутоленный, полусонный». И в той же статье «На тонущем корабле»: «Мы запомним… усталое лицо проклинающего эстетизм эстета, завороженного стоном убиваемых». Это сказано о Блоке. Сказано вряд ли справедливо, как и несправедливо видеть в гениальной поэме политический элемент. У Есенина Эренбург принимает «хорошие лирические стихи», но не богоборчество вместе с таким утверждением своей революционности: «Матерь Божия, я большевик». Тогда в этих филиппиках можно было увидеть лишь раздраженные нападки на талантливых поэтов — Мандельштама, Клюева и даже высоко чтимого Эренбургом Вячеслава Иванова. Теперь видно: он защищал поэзию, самобытность, теперь понятно, что эти статьи писал не критик только, но тоже поэт, ищущий у своих собратьев подлинное чувство, несовместимое с литературными забавами. А пока: «Одни наслаждаются предсмертной суматохой, другие испуганы ею. Одни молятся, другие пьют вино. Одни пишут о гибели России, другие о красоте японских собачек».

Но ведь о гибели России писал недавно сам Эренбург в своих «Молитвах». Сколько иронии вызывали эти слова! И в те дни, и в более поздние годы. С каким вызовом мы, потеряв и честь и свободу, разорив крестьянина, поработив рабочего, демонстрировали свои заводы и плотины, пока миру и нам самим не стало ясно, что погибло и что потеряно в результате «великого эксперимента».

Особое место в этой публицистике заняли статьи, прямо направленные против руководителей новой власти. Тут выделяется «Тихое семейство», героями которого стали Ленин, Каменев, Зиновьев и другие большевики, знакомые автору еще в ранние годы парижской эмиграции. Эренбург написал о них, как людях, «чуждых духом России». Нужно ли говорить, чем это могло обернуться в судьбе писателя.

Статьи Эренбурга печатались в независимых газетах, ненадолго допущенных к изданию советской властью. Вскоре все они были прикрыты, включая «Возрождение» и «Понедельник» и даже горьковскую «Новую жизнь». Летом 1918-го практически закончился плодотворный период эренбурговской публицистики, длившийся всего несколько месяцев.

Общая политическая ситуация, начавшаяся гражданская война, сопровождаемая разрухой, голодом, сказалась на всей литературной жизни. Уже летом многие писатели, художники уехали из столиц, в основном, на Украину. Оставаться в Москве стало особенно опасным к началу осени: начали брать заложников. Эренбург буквально бежал в Киев и подумывал об отъезде на Запад. Для Бунина и А.Толстого юг Украины стал началом пути в эмиграцию.

Эренбург, Мандельштам оставались в Киеве долгое время при сменявших друг друга властях. Как заметил в автобиографии Эренбург: «Киев. Четыре правительства. При каждом казалось: другое лучше». С сентября 1918 до начала ноября 1919 г. Эренбург видел в Киеве больше чем четыре правительства: белых и красных, петлюровщину и гетманщину, различные банды, врывавшиеся в город на несколько дней. С марта по август 1919 он жил в советском Киеве, затем больше двух месяцев — при Деникине.

Первый из этих периодов дал Эренбургу много личных знакомств в художественных кругах Киева. Он бывал в театре режиссера К.Марджанова, встречался с поэтами О.Мандельштамом, П.Маркишем, Н.Ушаковым, Б.Лившицем, прозаиками А.Соболем и В.Лидиным. Многие дружеские связи пронес через годы. В студии художницы А.Экстер его ждала встреча с девушкой, ставшей в то лето его женой, — Любой Козинцевой, здесь же увидел ее подругу Надю Хазину, будущую Н.Мандельштам. Об этом периоде жизни Эренбурга [235] * Подробнее см.: Минувшее: Исторический альманах. 22. — СПб., 1997. — Б.Я.Фрезинский «Илья Эренбург в Киеве (1918–1919)»; Надежда Мандельштам. Вторая книга. — М., 1990. и, в частности, работе в Собесе, интересные материалы дает роман «Рвач» (1925). В автобиографии читаем: «Обучал рабочих начаткам стиховедения. Устраивал детские игры, празднества, театры и прочее». Этот период Эренбург в мемуарах назвал порой «надежд, порывов, крайностей, смятения». О том, что это были за «смятения», можно понять по тому, как повел себя Эренбург в конце августа, когда красные (среди них был другой киевлянин — Михаил Кольцов) покидали город. Как и Михаил Булгаков, Эренбург не ушел с отступающими частями. Он остался в Киеве. В автобиографии сказано: «Белых встретил с надеждой».

Причин тому искать не приходится. Тут и культурная политика, когда комиссар по культуре Ческис мог запретить лекцию о русском поэте, и аресты (в частности, Эренбурга) за «позднее хождение по улицам». Тут и общая обстановка в Киеве, о которой напомнила недавняя газетная статья (Эд. Поляновский, «Ничей» — «Известия», 1998, 6 марта): «„Заложники — капитал для обмена“, — изрек известный чекист Лацис… Лацис возглавил Всеукраинскую ЧК. Это были нелюди. На Украине, где свирепствовал Лацис, в одном только Киеве летом 1919-го расстреляли 3000 человек…»

Эренбурга уже брали в заложники в Москве. Повторить этот опыт ему вряд ли хотелось.

В Киеве — и белом, и красном — Эренбург был активной литературно-общественной фигурой. Он выступал с докладами и лекциями о поэзии, печатал статьи в киевских газетах «Утро», «Русский голос», «Революционная борьба», «Жизнь». Работал над «Портретами русских поэтов» и завершил военную книгу «Лик войны». Однако политические пристрастия им до конца августа не декларировались. Более свободным он чувствовал себя в суждениях об искусстве.