Илья Кормильцев - Non-fiction

Сегодня вообще ведущей идеологией всех развитых стран становится не достижение чего-то, а выживание. Но мы знаем из классики военной науки, чем заканчивается переход в глухую оборону для любой армии. А сейчас лидеры государств открыто говорят: раньше мы гнались за фантомами, а теперь будем просто заботиться о том, чтобы был хлеб насущный. Первое следствие такой установки — автоматическая активизация националистических настроений. Ведь для того, чтобы нам хватило, надо отобрать у других. Биологизация общества ведет к воскрешению самых архаичных инстинктов — национализм, расизм. А в России последствия тотальной деидеологизации и вовсе могут быть самыми плачевными, поскольку у нас не существует исторически сформированного гражданского общества. На пустом поле, где все снесено, храм золотого тельца строить всего удобнее.

ДТ:В 2008 году вы не ожидаете никаких перемен?

ИК:Нет, но при этом я убежден, что будет расти количество тлеющих социальных и межнациональных конфликтов, разрастаться внутренняя гражданская война. Но питать ее будут не идеологические противоречия, а этнорелигиозные. Преодолеть их можно только созданием проекта будущего, привлекательного для достаточно широких слоев общества. Но это потребует от нынешней правящей элиты внутренней мобилизации и отказа от биологической идеологии. С тем, чтобы она стала жить не чем-то, а ради чего-то. Но нынешняя элита на это категорически не способна.

Даже если она заигрывает с какими-то идеями, например националистическими, то делает это абсолютно цинично, из сугубо прагматических соображений. Процессы, идущие в националистической среде, власть стремится использовать в своих корыстных целях. Вопрос: сможет ли она удержать их в рамках? В какой-то момент может ведь появиться лидер, который в отличие от того же Рогозина, не будет, в свою очередь, цинично пользоваться этой ситуацией, а скажет своим соратникам: «Ребята, нас разводят. Нас никто к рычагам управления не пустит. Мы нужны власти, чтобы пугать нами Запад, подтверждая в его глазах легитимность, как единственная сила, способная справиться с этими страшными фашистами». То есть, если некто начнет апеллировать непосредственно к националистической массе, а не сделает такую возможность предметом торга, это будет по-настоящему опасно.

Сама концепция управляемой демократии, которой руководствуется Кремль, строится на неверном допущении, что люди, имеющие реальные проблемы, могут бесконечно долго удовлетворяться символическим замещением. Способность любой системы к контролируемой стабильности, как не раз доказывала история, весьма ограничена. Рано или поздно куклы, которых дергали за нитки, с ниток срываются, а Буратино находит «золотой ключик».

ГД:Илья, у вас есть много ипостасей: поэт, издатель, переводчик, литературный критик, публицист и так далее. Довольно много. И я, в общем, не понимаю до конца, с кем сейчас общаюсь. А кем вы себя ощущаете сейчас?

ИК:Честно говоря, меня этот вопрос вообще не волновал никогда — «кем я себя ощущаю». Думаю, что в первую очередь я ощущаю себя личностью, которая может заниматься и тем, и другим, и третьим, в зависимости от своих желаний, пристрастий, необходимости, способности. Мне кажется, что современный мир вообще помешан на дефинициях. И чем менее определенным становится положение человека в мире (например, в сословном обществе оно гораздо было более однозначным), тем более человек заморачивается на том, кто он, то есть на самоидентификации. Отсюда и возникновение сотен и тысяч различных субкультур, организаций по интересам, сект, интернет-сообществ. То есть в распадающемся, расползающемся мире требуется самоидентификация. И поскольку самоидентификация, исходящая от человека, всегда будет неполноценной, поскольку человек не может посмотреть на себя со стороны, то неизбежно попытки такой самоидентификации оказываются иллюзорными и заводят человека в еще большее болото непонимания своего места, своей роли в мире… Человек напоминает муравья, попавшего в водоворот в луже талой воды, который хватается за горелые спички, хвойные иголки, бычки сигарет, какие-то огрызки, и все это вертится, а он хватается за них, пытаясь найти в них твердую землю. Поэтому он всех мучает: а кем вы себя считаете в первую очередь: мужчиной или женщиной, поэтом или прозаиком, верующим или неверующим? На самом деле, для меня принципиально важно некое чувство в человеке собственной ценности и цельности, ценноцельности, протянутое через него, за которое он держится и которому он не изменяет. Поэтому то, что человек может быть внутренне противоречив и в одной ситуации может идентифицировать себя с одними идеями, а в другой ситуации идентифицировать себя с другими идеями, для меня это нормально, это в порядке вещей. Для меня противоестественна, наоборот, догматическая приверженность какой-то одной системе ценностей. Поэтому меня ничуть не смущает, когда меня не могут определить как в поле профессиональном, так и в поле политическом. Меня это радует. Это значит, что я ускользаю от попыток посадить меня в клетку, поставить на полку. Я действительно и то, и другое, и третье в одном лице. А ты, тот, кто пытается поймать меня в ловушку этих слов, ты сам никто, и звать тебя никак, потому что ты не можешь оценить своего противника как такового, тебе нужно его сперва наклейкой припечатать, приклеить словом, и только когда он будет обездвижен, ты сможешь его доесть, экспроприировать, победить, а так ты неспособен с ним справиться, когда ты с ним один на один, как с человеческой личностью.