Литературная Газета - Литературная Газета, 6615 (№ 39/2017)

Евгений Блажеевский

(1947–1999)

Баллада о беглеце

Бежал мужчина на рассвете

Туда, где лодка у причала,

А следом, расставляя сети,

Погоня по полю рычала.

Он продирался через лес,

Ломая взрыв куста коленом,

Прислушивался, падал, лез

На склоны, порывая с пленом

И вот, удерживая грудь

И сердце, стукнувшее в глотку,

Мужчина выбрал верный путь

И впереди увидел лодку…

Она дрожала у доски,

Толкалась пойманно, как чалый,

От нетерпенья и тоски

Стуча в терпение причала.

Казалось, вот и повезло:

Бери весло - и разве горько

Взглянуть, как будто на село,

На прошлое своё с пригорка?..

Но оказалось, что оно

Влечёт неотвратимей, пуще,

Чем алкоголика - вино,

Чем раненого зверя - пуща.

Мужчина рухнул на настил,

Вдохнул дыхание норд-веста

И понял, что остаток сил

Истрачен в суматохе бегства.

И, разворачивая грудь,

Безропотный, как вол в загоне,

Он двинулся в обратный путь -

Лицом к погоне…

Возвращение

Я вернусь в ноябре, когда будет ледок на воде,

Постою у ворот у Никитских, сутулясь в тумане,

Подожду у «Повторного» фильма повторного, где

Моя юность, возможно, пройдёт на холодном экране.

Я вернусь в ноябре, подавившись тоской, как куском,

Но сеанса не будет и юности я не угоден.

Только клочья тумана на мокром бульваре Тверском,

Только жёлтый сквозняк - из пустых подворотен…

Воспоминание о метели

Мокрый снег. За привокзальным садом

Темнота, и невозможно жить,

Словно кто-то за спиной с надсадом

Обрубил связующую нить.

Мёртвый час. Не присмолить окурка,

Мёрзнут руки, промерзает взгляд…

Вдоль пустынных улиц Оренбурга

Я бреду, как двести лет назад.

Что-то волчье есть в моей дороге -

В темноте да на ветру сквозном!..

И шинель, облапившая ноги,

Хлопает ноябрьским сукном

Хлопают дверьми амбары, клети,

Путь лежит безжалостен и прям.

Но в домах посапывают дети,

Женщины придвинулись к мужьям.

Но, уйдя в скорлупы да в тулупы,

Жизнь течёт в бушующей ночи.

Корабельно подвывают трубы,

Рассекают стужу кирпичи.

И приятно мне сквозь проклятущий,

Бьющий по лицу колючий снег

Видеть этот медленно плывущий

Тёплый человеческий ковчег…

***

Туманное утро, заляпанный снегом откос,

Что тянется вдоль, а за ним - то кусты, то берёзы.

Туманная жизнь. И под сердцебиенье колёс,

Хватаясь за воздух, танцует дымок папиросы.

И город туманный, исхлёстанный снегом, уже

Исчез, и несётся состав, подгоняемый ветром.

И я возвращаюсь, но только заноза в душе,

И хочется петь о несбыточном, о безответном…

Продажа дома

Волненье челюсти свело.

Соседки утварь разобрали.

И стало в комнате светло

И пусто, как в безлюдном зале.

Он поглядел в дверной проём

На вырванный кусок проводки.

Гудел пустой высокий дом

И гудом щекотал подмётки.

Здесь он родился, здесь он рос,

А здесь в кругу семьи обедал…

И стало горестно до слёз,

И стало стыдно, словно предал

Всё то, чему названья нет.

И он шагнул к дверям понуро.

Полез за пачкой сигарет -

В кармане хрустнула купюра.

Переступил через порог,

Подветренной судьбе покорный.

И потянул, и поволок

Невырываемые корни…

Высоцкий

Я хочу видеть этого человека.

С. Есенин

Мучительный оскал

Сурового лица,

Весёлая тоска,

Хохочущее горе,

И голоса пивных,

И голос удальца,

И злая хрипотца

В гитарном переборе.

Но вот оборвалась,

Поправшая запрет,

Гитарная струна

И нет вестей с Таганки,

И выброшен билет,

И он сошёл на пред-

последнем

И безлюдном полустанке.

Повсюду рос бурьян -

Растенье сатаны,

И рыбья голова

Плыла в похмельной пене.

Но голосом большой

Измученной страны

Ему казалось собственное пенье.

И он шагнул туда -

За тишину оград;

Внизу играл овраг,

Белели чьи-то кости,

И положил свою

Гитару наугад

С рязанской лирой на одном погосте.

Другу

1

По улице Архипова пройду

В морозный полдень

Мимо синагоги

Сквозь шумную еврейскую толпу,

Сквозь разговоры об отъезде скором,

И на меня - прохожего -

Повеет

Чужою верой

И чужим презреньем.

И будет солнце в медленном дыму

Клониться над исхоженной Солянкой,

Над миром подворотен и квартир,

В которых пьют «Кавказ» и «Солнцедар»

По случаю зарплаты и субботы.

И будет воздух холодом звенеть,

И кучка эмигрантов в круговерти

Толкаться,

Выяснять

И целоваться,

И будет дворник,

С видом безучастным,

Долбить кайлом,

Лопатою скрести.

И ты мне будешь объяснять причину

Отъезда своего

И говорить

О праве человека на свободу

Души и слова,

Веры и судьбы.

И будем мы стоять на остановке,

Где гражданин в распахнутом пальто,

Такой типичный в этой обстановке,

Зашлёпает лиловыми губами,

Но только кислый пар,

И ни гу-гу.

И ты меня обнимешь на прощанье,

А я увижу рельсы,

По которым

Уедешь ты

Искать и тосковать.

Ох, это будет горькая дорога!..

И где-нибудь,

В каком-нибудь Нью-Йорке

Загнутся рельсы,

Как носы полозьев…

Свободы нет,

Но есть ещё любовь

Хотя бы к этим сумеркам московским,

Хотя бы к этой милой русской речи,

Хотя бы к этой Родине несчастной.

Да,

Есть любовь -

Последняя любовь.

2

Обращаюсь к тебе, хоть и знаю - бессмысленно это,

Из осенней Москвы обращаться к тому, кто зарыт

На далёком кладбище далёкого Нового Света,

Где тебя Мандельштам не разбудит и не озарит.

Твои кости в земле в тыщах миль от московских околиц,

И прощай ностальгия - беда роковая твоя!

Но похожий лицом на грача или, скажем, на Мориц,

Хлопнул крышкою гроба, души своей не затворя.

И остался твой дух - скорбный вихрь иудейской пустыни,

Что летает по свету в худых небесах октября,

Что колотится в стёкла и в души стучится пустые,

Справедливости требуя, высокомерьем горя.

Но смолчали за дверью в уютной квартире Азефа,

Чтобы ветер впустить - не нашлось и в других чудака.

Лишь метнулась на лестницу кошка сиамская Трефа -

Ей почудился голос в пустых парусах чердака.

Это голос хозяина звал ошалевшую кошку

И ушёл по России, и сгинул за гранью границ,

И оставил раскрытым в ночи слуховое окошко,

Словно вырвалась стая каких-то неведомых птиц.

И навеки пропала за серой стеной небосвода,

И растаяло эхо, идущее наискосок…

Поколение это другого не знало исхода:

Голос - в русское небо, а тело - в заморский песок.

И когда колченогий режим, покачнувшись, осядет со скрипом,