Литературная Газета - Литературная Газета, 6615 (№ 39/2017)

За песчинкой песчинка летим…

Жизнь с песочными схожа часами.

Мира этого с миром иным

Поцелуй эскимосский носами.

Поэт внимателен к звукам мира. В его поэзии много музыки. И здесь речь идёт не только и не столько о стихах, в которых действующими персонажами являются гитара, гармонь, патефон, хотя и таких немало, но и о стихах, в которых музыка присутствует в образах, пронизывая стихи от строки до строки. Детский голос в лирике Шуралёва схож с песней жаворонка, вьюга традиционно завывает, лукавый бес поёт, расположившись на плече лирического героя, Паганини играет на последней струне. Музыкальные образы порой нестандартны и могут поставить в тупик неискушённого читателя:

Скинув гнёт сапога,

Прозябает нога –

западающей клавиши нота.

Шуралёв мастерски владеет литературными приёмами, создавая особую магию звука, притягивающую и завораживающую. Например, в стихотворении «Магия звука»:

...любая малость,

шалость и шершавость,

громадность, складность,

нескладуха, тварность,

отринув сроки,

выстроится в строки.

Зачастую в своих стихах поэт обращается к классикам. Читатель найдёт в сборнике отсылки к Лермонтову, Рубцову, Некрасову, Есенину, Тряпкину, Шолохову, Юрию Кузнецову. Лирический герой Шуралёва диагностирует у себя «горе от ума» и пишет о «синдроме Диогена».

Становление поэта невозможно без личных поэтических предпочтений. Влияние авторов прежних эпох на творчество последующих творцов неизбежно. Как пишет Шуралёв,

В моей чернильнице есть капля Саши Чёрного

Да три-четыре едких капельки Пруткова.

Поиск творческого и жизненного пути тесно связан у Шуралёва с образом дороги. Мотив странствия прослеживается в книге «Дар отавы» с первых страниц до самого финала. И здесь поэт не обходится без песни, она звучит в рассказах попутчиков, в шуме колёс, отстукивающих секунды, как метроном. Дорога – это не только путь от станции отправления до пункта назначения, но и символ жизненного и духовного пути. Наиболее объёмно и ёмко показан в стихотворениях Шуралёва мир детства. Он представлен запоминающимися образами, близкими ровесникам поэта и его юным современникам. Бытовые предметы фантазия ребёнка наполняет новыми смыслами. Так, машинка «Зингер» напоминает штурвал линкора, лосось говорит человеческим языком, стручки акации согреваются детским дыханием.

С темой детства пересекаются самые трагические и глубокие мысли о беге времени, о коротком человеческом веке, о людях, которые кажутся вечными, но однажды уходят навсегда.

Всё чаще вспоминается теперь

со жгучей болью то, что раньше было:

как свежевыстиранную постель

заботливо для сына мать стелила

и говорила, вмиг перелистнув

все прожитые праздники и будни:

«Сынок, запомни эту белизну

и вспоминай, когда меня не будет...»

А сын не вдумывался в те слова,

с беспечной дурью веря в вечность мамы,

и как она тогда была права,

он осознал лишь у могильной ямы...

Жизнь, которая поначалу казалась поэту цветной пряжей, превращается в суровую нить с уходом самого главного человека – мамы. По признанию самого Александра Шуралёва, пережить боль, связанную с утратой родителей, ему во многом помогли стихи.

Но несмотря на все сложности и горести, поэт бесконечно любит жизнь. Название сборника «Дары отавы» символично. Отава – трава, вырастающая на месте покоса, «своим жизнелюбием тленность поправ». И столь же жизнелюбиво Слово, ибо только ему под силу преодолеть небытие:

Стрелы, бомбы, снаряды, враждебная нечисть метала,

Чтоб стереть это Слово навеки с просторов Земли,

Но оно, обагрённое кровью, из праха вставало

Неизбывной зарёй милосердной всесильной любви.

Юлия Скрылёва

Лохматый

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Башкирии

Теги:Камиль Зиганшин , проза

Камиль Зиганшин

Родился в 1950 году в посёлке Кандры Туймазинского района РБ. Работал в геологических партиях, штатным охотником госпромхоза им. Лазо Хабаровского края, матросом китобойной флотилии «Советская Россия», радиоинженером в ПО «Башнефть». С 2014 года – председатель Башкирского отделения Русского географического общества.

Писатель, заслуженный работник культуры РФ и РБ. Автор книг о диких животных («Щедрый Буге», «Маха», «Боцман», «Таёжные истории», «Возвращение росомахи»), о старообрядцах («Скитники», «Золото Алдана») и многочисленных путевых очерков, включая отчёт о кругосветной экспедиции «Огненный пояс Земли. От Аляски до мыса Горн». Его творчество за следование классическим традициям русской литературы, за духовность и гуманистическое содержание отмечено многими российскими литературными премиями и наградами, в том числе Государственной премией имени Салавата Юлаева.

Молодцеватый, несмотря на свои пятьдесят семь лет, Фёдор Дементьевич, или, как его звали в деревне, Лапа, стоял, упёршись ногами в широкие свежеструганные доски крыльца, и в который раз оглядывал резные наличники на новеньком доме зятя.

Распахнулась дверь, и из неё с шумом вывалились, похохатывая, плотная, во всём похожая на отца дочь Наталья, следом высокий жилистый зять.

– Пап, кончай смолить. Пошли в дом, замёрзнешь, – выпалила она.

– Да пора мне, Натаха, – сказал Лапа, кивая на сплющенный между обугленных туч багровый глаз солнца. И, потоптавшись, неторопливо спустился по ступенькам в пока ещё необжитый двор.

– Лохматый! – властно позвал он собаку и направился к переминавшемуся с ноги на ногу от мороза и нетерпения Гнедко. Ласково похлопал его по литому крупу. Расправил упряжь. Взбил в санях сено. Укрылся тулупом и удобно устроился в розвальнях, облокотившись на тугой, прикрытый брезентом, куль муки.

– Бывайте здоровы! Ждём в гости, – крикнул он, чуть обернувшись.

Крупный, с мощным загривком кобель рванул вслед заскрипевшим саням и в мгновение ока обогнал затрусившего ровной рысцой мерина.

Дорога нырнула под гору и завиляла по стиснутой увалами долине ручья. Сани на покатых ухабах мерно покачивали, точно баюкали.

Неожиданно испуганно зафыркал и тревожно запрядал ушами Гнедко. Бежавший впереди Лохматый прижался к саням. Лапа обернулся и, шаря глазами по сторонам, заметил какое-то движение вдоль увала. Смутные тени скользили по гребню не таясь, открыто! Волки!!!

Противно заныли пальцы, засосало под ложечкой.

– Но! Но! Пошёл! – сдавленно просипел Лапа, наотмашь стегнув мерина, хотя тот и без того уже перешёл на галоп и, вскидывая в такт прыжкам хвост и гриву, нёсся по накатанному снегу так, что ветер свистел в ушах.

Волки растворились во тьме. Лента санной дороги вместе с ручьём петлёй огибала высокий, длинный увал. Хорошо знавший окрестности вожак перевалил его и вывел стаю к тому месту, куда во весь дух нёсся Гнедко.