Вера Мильчина - «Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Одна вещь кажется мне очевидной: никто в России не желает так страстно освобождения крестьян, как сам государь. Он доказывает это ежедневно – в частности тем, что объявил свободными всех государственных крестьян. Как бы велика и безгранична ни была его власть, император тем не менее всякий день испытывает тревогу из-за дерзких требований грозной аристократии, перед которой он, несмотря на свое абсолютное могущество, нередко отступает. Если кто в России и плетет заговоры против государя, то это не народ: он получает от монарха только благодеяния: свободу и земли, больницы и школы. Не народ диктует законы императору, не народ заставляет его править несчастной страной как можно более сурово, не народ вынуждает его разорять Польшу и подавлять идеи независимости. Не народ свергает с престола, убивает, душит своих государей – не народ, а аристократы, дворяне, ради удовольствия которых император обязан править, народ – служить, а Польша – прекратить свое существование. Так что, вопреки общепринятому мнению, за нынешнее нравственное состояние России ответственность несет не император, а аристократия.

Трудно сказать, послужили ли Парису источником те «рассуждения о политических делах», которым он предавался в Москве в обществе князя Масальского, смотрел ли он на российскую ситуацию сквозь призму истории французской, в которой такое значительное место занимает борьба аристократов с королевской властью, или же просто мыслил в соответствии с известной схемой о добром царе и злых боярах (которые как раз и не довели его, Париса, жалобу до сведения государя). Как бы там ни было, выводы, к которым пришел Парис, отличались от расхожих французских представлений о русских императорах как государях всевластных и всемогущих и – во всяком случае применительно к крестьянскому вопросу – соответствовали реальной расстановке сил в российских верхах (Николай в самом деле не однажды пытался покончить с крепостным правом, но не находил поддержки у своего окружения).

Изгнание из России произвело в уме Париса метаморфозу не вполне предсказуемую и не вполне типичную; отправляясь туда, он, судя хотя бы по письму, насторожившему III Отделение, придерживался если и не радикальных, то в общем достаточно либеральных взглядов. Высылка заставила его качнуться не «влево» (как Кюстина, который, по его собственному признанию, ехал в Россию поборником абсолютной монархии, а возвратился сторонником конституционной), а вправо. Причем движение это заметно даже при сравнении первого издания «Истории России» со вторым, вышедшим двумя годами позже. Парис ввел в него главу о «Нравах и обычаях русских в XIX веке», в начале которой заявляет: «Нет народа, о котором было бы высказано столько наглой лжи и подлого вздора; чтобы опорочить или осмеять русских, писавшие о них все извратили, все исказили». Сам же он претендует на то, чтобы опровергнуть наконец все эти клеветы и «представить Россию в истинном свете». Конечно, не один российский опыт тому причиной, но именно после возвращения из России Луи Парис постепенно сделался защитником средневековых культурных ценностей от современных «идеологов» – либералов.

Бывали, следовательно, и такие плоды пребывания француза в России.

Если учителя Париса за его длинный язык из России выслали, то российская судьба другого учителя-француза, его ровесника Марен-Дарбеля, сложилась более удачно, хотя он также вызвал подозрения у высокопоставленных читателей его переписки.

Через год после того, как III Отделение обеспокоилось вольномыслием учителя Париса, на московском почтамте было перлюстрировано другое письмо – на сей раз не написанное французским учителем, проживающим в Москве, но адресованное ему. 17 ноября 1829 года (по новому стилю) некий француз написал своему другу в Москву письмо, где весьма вольно и без должного почтения обсуждал плюсы и минусы недавно закончившейся Русско-турецкой войны, а в конце добавлял:

Читая газеты, друг мой, я размышлял о том, что ‹…› Император Николай награждает своих солдат медалями, потому что полагает, будто время цивилизовать его народ еще не пришло, а ведь он мог бы наградить их по-другому, сократив время их службы, что увеличило бы привязанность солдат к своей стране и к своим семьям, к которым они смогли бы возвратиться. Впрочем, он, возможно, хочет оставить это почетное право своему преемнику; возможно также, что народ решит цивилизоваться самостоятельно, ибо торговые сношения не замедлят внушить ему эту мысль.

4 декабря 1829 года Бенкендорф, обеспокоенный этим неподписанным письмом, запрашивает генерала Волкова, начальника 2-го жандармского округа, об адресате крамольного письма: «кто такой проживающий в Москве Марень-Дарбель, чем он занимается, давно ли в России, какие имеет связи и какою пользуется репутациею».

14 декабря Волков отвечает настоящим панегириком французу:

Парижский уроженец, жительство имеет в Москве Тверской части в доме князя Гагарина, у коего обучает детей, получая довольно значительные жалованье. В Россию впервые приехал 1824 года мая 8-го по паспорту из Парижа и, определясь к князю Гагарину, проживал у него несколько времени; потом по просьбе князя отправился в Париж для закупки разных книг, к воспитанию юношества необходимых; оттуда возвратился 1828 года декабря 20 дня по билету за подписанием исправляющего должность лифляндского гражданского губернатора Кубе; ныне для проживания в Москве получает срочные билеты из канцелярии военного генерал-губернатора. Из дому выезды весьма редкие – нравственности и поведения самого лучшего; имеет большие познания в науках, также знает языки французский и латинский; весьма любим и уважаем в доме князя Гагарина, и сам очень привязан к детям; в некоторых местах говорил, что желание его есть лишь докончить воспитание детей князя, что может еще продлиться года два, и более в России к местам не определяться, а непременно возвратиться во Францию. Знакомства короткого ни с кем почти, а наипаче с иностранцами не имеет, кроме священника католической церкви аббата Николá и иностранца Пакко, находящегося также учителем в доме г. Смирнова. Общие отзывы на счет его репутации самые лучшие; в публичных местах и трактирах никогда не бывает; нынешнего лета выезжал в деревню князя Гагарина, где завел небольшую плантацию, в коей сам с детьми князя работал, желая дать им понятие о землепашестве и полевых работах. – Донося об оном Вашему Высокопревосходительству, в заключение с моей стороны честь имею присовокупить, что Марень-Дарбель известен мне от самого Парижа, когда я находился во Франции, а потом и здесь в Москве, знаю его как человека кроткого и имеющего выгодную репутацию.