Вера Мильчина - «Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Париса выслали, однако обсуждение его персоны в III Отделении еще продолжалось: 17 января 1830 года Нессельроде по высочайшему повелению вторично препроводил к Бенкендорфу сентябрьское прошение Париса «для вторичного доклада Его Величеству», однако никакой «реабилитации», разумеется, не последовало, тем более что и донос Париса на московских собеседников был, как и предполагалось с самого начала, признан неосновательным, о чем начальник 2-го жандармского округа Волков 4 февраля 1830 года информировал шефа жандармов, основываясь на «разведаниях», которые проделал сам или получил от преданных ему людей.

Таким образом, неблагонадежность французского учителя была подтверждена еще раз, и уже окончательно. Россия отвергла Париса, и Парис, кажется, отплатил ей той же монетой; в письме к родным, написанном на борту «Любезной победы» еще до того, как она потерпела кораблекрушение, он сообщает, что в ожидании визита таможенников думал,

снедаемый нетерпением: «Неужели мы никогда не покинем эту гнусную страну?.. Неужели я обречен вечно созерцать эти зеленые мундиры, эти подлые физиономии солдат и рабов! Неужели отвратительный призрак России еще долго будет меня преследовать?!»

Однако история Луи Париса и его отношений с Российской империей на этом не заканчивается.

О дальнейшей судьбе большинства французских учителей, сходным образом высланных из России за неблагонадежность, исследователи никакими сведениями не располагают; Луи Парис, однако, в этом смысле составляет счастливое исключение. Выше мы ограничивались по преимуществу той информацией о нем, которая содержится в бумагах III Отделения. Между тем это отнюдь не единственный источник сведений о Луи Парисе, который, как и его брат Полен, стал впоследствии именитым историком и архивистом. Судьба Полена Париса (1800–1881) была связана с парижской Королевской (ныне Национальной) библиотекой: в 1828 году он получил там место библиотекаря в отделе рукописей, а в 1839 году стал заместителем хранителя этого отдела. Двумя годами раньше он был принят в Академию надписей, а в 1853 году занял созданную специально для него в Коллеж де Франс кафедру языка и литературы Средних веков, которая затем перешла к его сыну Гастону Парису (1839–1903), «возлюбленному племяннику» Луи Париса, прославленному филологу-медиевисту.

Младший брат Полена и дядя Гастона Антуан-Луи Парис (1802–1887) оказался слегка заслонен славой своих родственников, но в свое время и он считался в среде историков человеком весьма авторитетным. В отличие от брата, он делал карьеру не в столице, а в Реймсе, где в 1834–1846 годах служил архивистом-библиотекарем в городской библиотеке (двухтомный каталог хранящихся в ней печатных изданий он выпустил в 1843–1844 годах). С Реймсом, тамошними книгами и рукописями связан целый ряд публикаций Луи Париса, в которых ясно выражена его научная и человеческая позиция: он превозносит французскую средневековую цивилизацию и противопоставляет ее тем современным философическим системам, создатели которых подчиняют историю идеологии, «монополизируют прошлое и сводят все его многообразие к одной-единственной идее».

В 1847 году Луи Парис переезжает в Париж, где в течение трех десятков лет выпускает «Исторический кабинет» – ежегодник публикаций по истории французских провинций. В 1875 году он возвращается в родные места и до 1883 года служит в муниципальной библиотеке своего родного Эперне близ Реймса (в 1883–1884 годах он выпустил двухтомный каталог хранящихся в ней печатных изданий). В Эперне Луи Парис и умер в 1887 году.

Исходя из сказанного, можно счесть, что пребывание в России не оставило следов в творчестве Париса, но это не так. Мы упомянули лишь о трудах Луи Париса, посвященных французской истории, однако в списке его сочинений есть как минимум четыре названия, имеющие самое непосредственное отношение к истории русской . Последнее из них по хронологии – посмертная публикация «Биографические и генеалогические заметки Луи Париса» (на которые мы уже неоднократно ссылались). В эту брошюру, изданную родными реймсского архивиста тиражом 50 экземпляров, вошли его собственные заметки о России в виде писем к брату и матери (впрочем, письма, ставшего, как мы знаем, причиной высылки Париса из России, среди них нет; оно сохранилось только в архиве III Отделения). А вот первым печатным трудом Париса после возвращения на родину стало не что иное, как 100-страничная брошюра «История России с начала монархического правления и до наших дней» (1832, 2-е изд. 1834), сочиненная для серии «Популярная библиотека», а вторым – перевод «Летописи Нестора» (т. 1–2; 1834–1835). Любопытно, что титульный лист первого издания брошюры о России украшает указание (не имевшее под собой, тем более в 1832 году, никаких реальных оснований и носившее, по-видимому, сугубо рекламный характер) на службу автора в «Московской императорской гимназии»; очевидно, Парис полагал, что такая характеристика повысит доверие французских читателей к его историческому труду. На втором издании 1834 года это указание снято; теперь Луи Парис назван «переводчиком Нестора». Наконец, в январе 1837 года Парис опубликовал в журнале «Хроника Шампани» статью о Реймсском славянском евангелии, на котором, по преданию, в XVI–XVII веках присягали французские короли при короновании: оно считалось уничтоженным во время Революции, и о том, что оно хранится в реймсской библиотеке, ученый мир в 1830-е годы узнал именно от Париса (позже, в 1852 году, архивист снабдил собственным предисловием литографированное издание этой рукописи). В 1836 году Парис привез рукопись в Париж, где показал ее А. И. Тургеневу, который уведомил о находке российское Археографическое общество, а в 1837 году в Реймсе помог внимательно ее осмотреть С. М. Строеву, который затем описал Реймсское евангелие в нескольких статьях и в изданной посмертно книге «Описание памятников славяно-русской литературы, хранящихся в публичных библиотеках Германии и Франции» (1841).

Публикации древнерусской «Летописи» («Повести временных лет») и славянского «Евангелия» органично вписываются в ту стратегию «реабилитации» средневекового прошлого, которой Парис последовательно придерживался и в своих трудах, посвященных французскому Средневековью. В особенности это очевидно в случае с «Летописью Нестора», которой предпослано крайне идеологизированное и запальчивое предисловие, призванное защитить ученых монахов от обвинений в обскурантизме. Монахи, пишет Парис, «не клянутся поминутно в верности либеральным идеям и патриотическим чувствам »:

нередко предлагая своим читателям взять за образец прошлое, монахи, однако же, не разжигали в них недовольства настоящим и не внушали им ложных надежд на химерическое будущее, ибо в те времена – повторять это следует неустанно – историки отличали прошлое от настоящего, а настоящее от будущего. Сегодняшние же юноши перенимают у своих профессоров лишь привычку презирать установления, предшествовавшие либеральной эре, лишь смутные и противоречивые понятия о памятниках и людях прошлого, – одним словом, глубочайшее незнание всего того, что составляет истинную славу нашей прекрасной Франции. Давно пора признать, что политические умствования нашей эпохи никогда не заменят работы трудолюбивых бенедиктинцев из конгрегации Святого Мавра, отцов иезуитов, августинцев и ораторианцев. Да простят нас все те, кто приходит в негодование при одном лишь упоминании монахов и кто видит во всякой книге, изданной по королевской привилегии и с разрешения цензора, презренное орудие деспотизма или теократии. Сочинение, которое мы публикуем ныне, эти люди наверняка сочтут возмутительным вдвойне, ибо оно грешит и сервилизмом, и суевериями. Ведь автор его – и этим все сказано – русский монах XI века.